Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)

Рядом с нашим домом отец выстроил для себя маленькую избушку из двух комнат, в одной был его кабинет с большим сто­лом, книжными полками и деревянным креслом, а в другой — спальня для отца и мамы.

Когда папы не было, я всегда приходила спать к маме, и очень это было здорово. Иногда мы с мамой болтали до глубокой ночи. Как только у отца выдавалось немного времени, он хотя бы ненадолго приезжал к нам в горы. На велосипеде он добирался из Конгсберга до усадьбы Альфстад во Флесберге, а оттуда ехал по берегу речушки, которая впадает в озеро Сёркье. Это была самая ближняя дорога.

Я большей частью пропадала на выгоне, доила коров, готовила сыр из козьего молока и пасла коз в горах. Скотница Анна была моей лучшей подругой, я всегда горевала, когда она по осени угоняла стадо в деревню.

А там, глядишь, и отец уже приезжал на охоту, и снова все оживало. До сих пор слышу, как он громко кричит нам «эгей», поднявшись на вершину горы, а потом мчится вниз, помню его бурную радость от встречи с мамой и со всеми нами. Казалось, радость будет бесконечна.

А потом он с утра до вечера охотился, сегодня на горе Велебу недалеко от Телемарка, назавтра у вершины Сюнхевд в вересковых зарослях у Роллага, потом на плоскогорье у Веггели. Иногда ходили по горам, по долам вместе, впереди отец с собакой, за ним следом поспевали и мы. Горы там были огромные, а куропаток тогда было страсть сколько. Ходили с нами и другие охотники. Андрее, муж скотницы Анны, с радостью отправлялся с отцом и носил убитых куропаток. У него был врожденный такт, и он, как правило, давал отцу выстрелить первым и настрелять больше, но так, что отец ничего не замечал.

Проголодавшись к вечеру, мы располагались у ручья. Отец ва­рил кофе, раскладывал на дождевике припасы, захваченные с ху­тора. Рядом с нами ложилась собака, а мама сидела в зарослях вереска и пела.

Помню, как мы однажды возвращались под вечер домой по горе Велебу. Солнце садилось за дальней грядой гор и окрасило облака в алый цвет, кругом ни ветерка, только ручеек журчал. Отец, мама и собака поотстали, и я шла, погруженная в свои мысли. Так я набрела на горное озеро, берега которого светились от белой пушицы. Вдруг по ту сторону озера, в камышах, кто-то зашевелился. Утки! Я затаила дыхание, нервы напряглись до пре­дела, ну, где же отец? Подоспеет ли он? Нет, утки заметили меня и снялись с озера.

Потом, когда мне пришлось писать сочинение на тему «Осен­ний день» (это было в школе в Бестуме), мне припомнился этот эпизод, и я описала его. Каков же был ужас учительницы, когда она прочла последнюю фразу сочинения: «Жаль, что не было рядом отца с ружьем». Она пошла к маме и рассказала, как ее встревожила кровожадность девочки, жаждущей смерти ни в чем неповинных уток, которых сама только что так прекрасно описала. Мама пыталась ее успокоить, говорила, что не надо принимать это так близко к сердцу, охота, мол, есть охота. Но все было напрасно. Такая милая девочка, а уже такая кро­вожадная!

В Сёркье родилась моя сестренка Ирмелин. Это было в 1900 году. Отец в то лето ушел в море на исследовательском судне «Микаэль Сарс» и когда вернулся, все уже было позади. Но все было заранее хорошо подготовлено к родам. Акушерка и няня прибыли вовремя, а добрый доктор Йенсен все время был рядом. Однажды ранним августовским утром я проснулась от какой-то суеты в доме. Я услышала мамины стоны, но нас сразу же отпра­вили в домик скотницы Анны. Я часто там бывала, так что уго­варивать меня не пришлось.

«А что, мама больна?»— спросила я доктора Йенсена. «Нет, что ты, все в порядке»,— заверил он. Семилетней девочке, конечно, трудно было взять в толк, как это может быть: такая суматоха — и вдруг все в порядке. Впервые в гостях у Анны мне показалось, что время долго тянется.

«Мамочка!— думала я.— Почему ты так тяжко стонала?»

Но вот за нами пришли и сказали, что у нас теперь есть но­вая сестренка, и все стало понятнее. Смешное розовое маленькое существо лежало у мамы на руках, сама она улыбалась счастли­вой улыбкой и подозвала подойти поближе и посмотреть на сестренку.

«Ты не рада, дочка?— спросила мама.— Поздравь меня!»

Но все было так торжественно... Я не могла вымолвить ни слова.

Когда «Микаэль Сарс» вернулся в Норвегию, прошло уже не­сколько дней после этого события. На корабле все хотели отме­тить эту новость, но отец рвался домой. Ближней дорогой он от­правился в Сёркье.

В ту осень с гор спустился настоящий табор. Была середина октября, выпал первый снег. Горы стояли белые, а когда мы про­ходили по болотистой местности, под ногами потрескивал лед.

Три лошади везли тяжелую поклажу, мама ехала в дамском седле на четвертой, Андрее вел под уздцы ее коня. Рядом шел отец и нес на руках новорожденную, завернутую в платок. За ним шествовали мы, ведя на поводке собаку, сзади шли акушерка, няня, кухарка и сиделка.

Да, вот какие были у меня родители.

Лето 1900 года было богато событиями.

Родилась Имми, в Сёркье построили бревенчатую избушку для отца. А когда мы возвратились в Люсакер, дом уже был подведен под крышу. Неуютно зиял он пустыми окнами, и в огромных ком­натах, в которых еще не настлали полы, виднелись черные глубо­кие провалы. Но отец поторапливал архитектора и рабочих, и каж­дый день прибавлялось что-то новое.

Я тоже приняла участие в суете переезда. Коробки и чемоданы, стулья и столы, картины, лампы — все было свалено перед домом и в холле. Отец давал распоряжения горничным и рабочим, посы­лая их в разные стороны. Подъезжали все новые возы с вещами. Все это до сих пор стоит перед моими глазами.

Маме дом казался даже чересчур просторным, во всяком слу­чае, она не сразу к нему привыкла, и кто знает, может быть, и отец порою с грустью вспоминал скромный простой дом в Гот­хобе — укромный уголок, где можно было прятаться от суеты и шума. Дом же в Люсакере был роскошным дворцом для прие­мов и гостей. (19)

Огромный холл был высотой в два этажа. На первом этаже раздвижные двери вели в приемную, библиотеку и комнату для секретаря, выходившие на запад, а окна большой столовой и маминой гостиной выходили на восток. По лестнице можно было подняться на галерею, где по обеим сторонам были спальни. На южной стороне были сводчатые окна — как на первом, так и на втором этаже. На север выходили чулан и небольшая ком­ната. И, ко всему, была еще ванная, мы все с нетерпением ожи­дали, когда она будет готова: ни у кого из соседей ванных тогда не было.

В башне была святая святых — кабинет отца. Прежде всего в глаза бросался огромный рабочий стол из Готхоба, вдоль стен шли книжные полки, над ними висели карты и репродукции его любимых картин. На столе отец поставил фотографии жены и де­тей, а на одной из книжных полок — очаровательную фотогра­фию мамы в концертном платье. Там она и оставалась до самой его смерти.