Алла Марченко - Лермонтов

…Москва, Тарханы, семья, кабинет, письменный стол… У Аннет Боратынской, жены младшего брата знаменитого поэта (Ираклий Абрамович служит в том же полку, что и Лермонтов), только и разговоров, что Пушкин бы не погиб, если бы поступил, как Евгений. Вышел в отставку, женился, уехал в деревню, отстал от литературной суеты. Мой дом – моя крепость. Посмотрите, Михаил Юрьевич, на англичан. Тамошние литераторы не сбиваются в кучу! У всякого свой шесток.

Анна Давыдовна, урожденная Абамелек, про Англию и англичан знает все, потому что переводит на английский русских поэтов. Вот и лермонтовскую «Молитву» собирается перевести…

Похоже, что и Михаил Юрьевич в какой-то момент не исключал для себя и такой выбор. Во всяком случае, в момент создания поэтического портрета княгини М.А.Щербатовой:

Если внимательно вглядеться в этот портрет, нельзя не отметить, что в Машеньке Штерич, какой ее написал Лермонтов в зиму 1839 года, поразительно много деталей, роднящих модель с портретистом.

Как и Мария Алексеевна, Лермонтов переносит и насмешки, и зло – «в гордом покое». Как и она, он променял уединенную жизнь в Тарханах или в Москве на светские цепи и оковы службы царской. И все-таки остался чужим ледяной петербургской среде.

Да и вера его в Бога – тоже какая-то детская. Сергей Дурылин, талантливый литературовед и человек глубоко и истинно верующий, в середине двадцатых годов XX века, когда Церковь преследовалась государством, занес в свой дневник такую запись: «Строчка Лермонтова – любая: из стихотворений 1838–1841 гг. – для меня религиознее всего Толстого».

«Исполнены тайны слова ее уст ароматных…» Так ведь тайны исполнены и стихи Лермонтова! Вот что думал на сей счет тот же Дурылин: «В лице Лермонтова написано: в глазах – “какая грусть!”, в улыбке – “какая скука!”. Так и в поэзии: в глазах – одно, в усмешке – другое. А вместе… что же вместе? Вместе – самая глубокая, самая прекрасная тайна, какой отаинствована русская поэзия».

И вот что удивительно: создавая портрет милой ему женщины, Лермонтов пользуется теми же красками и даже образами, какие пленяют его в родимой природе.

Сравните:

И наконец, самое главное. Как и Машенька Штерич, Лермонтов, в отличие от Пушкина, от дерзких взоров красавиц не воспламенялся. Он и Варвару Лопухину полюбил не скоро, а разлюбить никак не мог, даже сильно увлекшись молодой и прелестной вдовой…

Словом, поведение (и состояние) М.А.Щербатовой в последуэльные дни понять нетрудно. Понять Лермонтова труднее. Может быть, вообще невозможно. Можно лишь предложить для дальнейшего размышления несколько соображений.

Прежде всего, не следует упускать из виду, что все эти события происходят как раз в те недели, когда «Герой нашего времени», подводящий итоги, вобравший в себя весь, без остатка, запас жизненных впечатлений автора, уже сдан в типографию, и перед Лермонтовым вновь, как и летом 1832 года, встает вопрос – что делать дальше, какое направление дать своей жизни. Выбор-то по-прежнему невелик. Хочешь не хочешь, а вспоминается пушкинское, о молодом Чаадаеве: «Он вышней волею небес / Рожден в оковах службы царской; / Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, / А здесь он – офицер гусарский».

Считается, что Лермонтов не только в ранней юности был занят своей судьбой как мировой проблемой. На самом деле прав Толстой, утверждавший: «Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский». Вдумайтесь в перечень произведений, написанных им после 1835 года: «Маскарад», «Сашка», «Княгиня Лиговская», «Тамбовская казначейша», «Смерть Поэта», «Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича…», «Мцыри», «Казачья колыбельная песня», «Не верь себе, мечтатель молодой…», «Дума», «Герой нашего времени», «Три пальмы», «Дары Терека», «Воздушный корабль».

Как широко и разнообразно представлена в этих произведениях русская жизнь! Петербург, Москва, провинция, Кавказ и кавказцы, война и мир, быт и история… Казалось бы, можно сделать передышку, но Лермонтов, как и в юности, по-прежнему не может понять, «что значит отдыхать». Какой отдых, какая передышка, если у него выработан план двух больших романов? Один – «…из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкой в Вене». Другой – «…из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране».

Для того чтобы этот план осуществить, нужно на своей шкуре испытать, что такое война. Во время первой ссылки, в 1837 году, Лермонтов в действующий отряд не попал. Да и Грузию практически не знает. Самое время проситься на Кавказ. «В тот чудный мир тревог и битв», как писал когда-то, давным-давно, почти ребенком. Великий князь Михаил просьб о командировках в сторону южную не жалует. Но ежели похлопотать, авось, соизволит отпустить. Как и положено для гвардейских: с открытой подорожной и с повышением в чине. Но он не свободен. Он связан. Он даже, кажется, влюблен…

Итак, царскосельский гусар, только что произведенный из корнетов в поручики, обдумывает план «бегства на Кавказ», то бишь на фронт, но при этом вовсе не убежден, что принятое решение – единственно правильное. Странным образом повторялась ситуация лета 1832 года. Уже решился, а сам терзается виной перед теми, кто его преданно и истинно любит. Впрочем, была и разница. «Какие были его намерения, известно только Богу, но, по-видимому, он был готов сделать решительный шаг, дать новое направление своей жизни». Так писал он в 1832-м. В канун сорокового, рокового, намерения были не только ясны, намерения были неотменимы, и тем менее Лермонтов медлил и медлил, ожидая, что Провидение подаст путеводительный знак, смутный, туманный, никому, кроме него самого, не внятный. Он даже рискнул сыграть с ним, с Провидением, в «орел или решка». Краевский выцыганивал для первого номера «Записок» стихи, которые Михаил Юрьевич приберегал для сборника. И он, досадуя, дал, но вместо названия или эпиграфа поставил дату – 1-е января . Андрей Александрович, замороченный домашними и финансовыми обстоятельствами, пропустил опасный смысл пометы мимо ушей. Номер вышел. С опозданием на две недели. Но вышел. И ничего не случилось.