Алла Марченко - Лермонтов

Судя по тому, что Елизавета Алексеевна, как вспоминает один из сослуживцев поэта по лейб-гвардии Гусарскому полку, осмеливалась приезжать к внуку в Царское Село «в старой бренчащей карете и на тощих лошадях» и никто из товарищей Лермонтова не отпускал по этому поводу никаких замечаний, она все-таки сумела сохранить свойственное ей благоразумие даже в обстановке столичного ажиотажа. Но в первые дни даже благоразумие не помогало. Ошеломленная столичными сюрпризами, так расстроилась, так расхворалась «старуха Арсеньева», что внуку пришлось по своим университетским делам одному ездить и без ее присмотра переговоры вести.

Не вышло ничего из переговоров: отказался ректор засчитать уже прослушанные Мишенькой курсы. Перемоглась Арсеньева, сама по тому же делу поехала. Да не дошла до ректора: не понравился ей университет здешний. Здание деревянное, невзрачное – теснота. Какая уж тут наука – мука одна! Не гордясь, расспрашивать стала – хуже оказалось, чем виделось: профессора, как цыгане, со студентами вместе из одной аудитории в другую бродят, авось свободная отыщется. Кабинеты не отапливаются, скамеек и тех не хватает. Вот тебе и Европа! В столичном университете извольте слушать курс, на ногах стоя! И еще узнала: не отдают сюда люди порядочные мальчишек своих. Да и Миша приуныл: на словесном факультете классическую ученость восстановить вздумали. В чем ученость? – спросила. Объяснил: изучать древних, писать на них комментарии, подражать им.

Вот тебе на! Так ведь если б еще всерьез, а то так, видимость: профессор по бумажке читает, студенты тетрадки профессорские, как семинаристы, зубрят.

Бог с ним, с университетом, но год терять ни за что нельзя.

В смущении домой, к Арсеньевым, вернулись. Но от тех какой прок? Приютить, пока квартира подходящая подвернется, накормить, развеселить анекдотом да байкой занятной – на это они мастера, а чтобы совет дельный дать – руками разводят, к Мордвинову-де за советом езжайте.

Поехали. Там и решили: лучше юнкерской школы ничего не придумаешь. Туда через год, как семнадцать стукнет, и Алексея определят.

Собираться стали – как бы не засидеть стариков, – да мимоездом другой Алексей Столыпин, Григорьевич, заглянул, он и до дома довез. Дорогой и уговорил.

Юнкерская, точнее, Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров была создана при Александре I для молодых дворян, обучавшихся прежде в университетах и частных пансионах и не имевших специального военного образования. Она готовила офицеров гвардии.

Несмотря на двухгодичный срок обучения, это было вполне серьезное учебное заведение. На нем, как и на Царскосельском лицее, лежал еще отблеск «дней Александровых прекрасного начала». Помимо специальных военных дисциплин здесь изучали математику, географию, иностранные языки и судопроизводство. Среди обязательных предметов даже теория изящной словесности. В этом был определенный смысл. После отмены (в 1762 г.) 25-летней военной службы для дворян, вследствие чего дворяне получили возможность выходить в отставку по собственному желанию и практически в любом возрасте, в программу даже сугубо военных школ были введены предметы, которые позволили бы окончившим их стать деятелями и на мирном поле. «Обязанность дворянства служить стали рассматривать не только как средство комплектования армии и флота офицерским дворянским запасом, но и как образовательное средство для дворянина, которому военная служба сообщала, вместе с военной, и известную гражданскую выправку» (В.О.Ключевский).

Среди столичных военных заведений были, конечно, разные. В кадетских корпусах, например, куда поступали дети «недостаточных помещиков», образование оставалось сугубо специальным: «недостаточность» привязывала к пожизненной военной службе прочнее, чем правительственные указы.

В гвардейские школы, как правило, шли наследники достаточных состояний, владельцы сотен, а то и тысяч крепостных душ. К тому же гвардия, словно балет, имела возрастной ценз: те из гвардейских офицеров, кто не сумел сделать карьеру, после двадцати пяти лет начинали чувствовать себя стариками среди девятнадцатилетних корнетов и волей-неволей выходили в отставку и возвращались в свои пенаты.

Расположена была Юнкерская школа в самой аристократической части города, у Синего моста, в огромном здании дворцового типа, принадлежавшем прежде богатому екатерининскому вельможе. Правда, приобретая здание, военное ведомство сочло необходимым для поддержания сурового стиля снять весь внутренний декор, включая и мраморные украшения – колонны, подоконники, ступени лестниц (все это было выломано и передано «кабинету его величества»). И тем не менее дворец, даже лишенный внутренней отделки, оставался дворцом. Комфортабельность помещений не шла ни в какое сравнение с теснотой столичного университета. Для Елизаветы Алексеевны это был немаловажный аргумент – ее все еще не покидала тревога о здоровье Мишеньки.

В отличие от бабушки Лермонтов, если судить по его письму к Алексею Лопухину, принял решительное изменение в генеральном плане жизни не без колебаний. Письмо, где Михаил Юрьевич высказывал опасения, что военная служба может помешать литературной работе, не сохранилось. Однако отзвук преодоленных колебаний можно расслышать в письме к старшей сестре Алексиса, уже известной нам Марии Александровне. Сообщив, что «весь углублен в математику» (профилирующий предмет на предстоящих экзаменах), Лермонтов пишет:

«Не могу представить себе, какое впечатление произведет на вас моя важная новость: до сих пор я жил для литературной карьеры, столько жертв принес неблагодарному своему кумиру, и вот теперь я – воин. Быть может, это особая воля Провидения; быть может, этот путь кратчайший, и если он не ведет меня к моей первой цели, может быть, приведет к последней цели всего существующего: умереть с пулею в груди – это стоит медленной агонии старика».

Одной из особенностей гвардейского училища у Синего моста было отсутствие единой формы. Курсанты носили юнкерский, похожий на солдатский, вариант мундира и шинели своего будущего полка. Разнообразие цвета и покроя, а пуще всего «дополнений» – разного рода «шнурков и шнурочков» – создавало впечатление пестроты, поэтому между своими, в узком кругу Гвардейскую школу называли еще и «Пестрым эскадроном».

Лермонтов, нелегко и не сразу решившийся на перемену жизни, и полк, и род военной службы выбрал не колеблясь: лейб-гвардии Гусарский. И, думается, не потому, что Алексей Григорьевич Столыпин был убежденным гусаром и мог привести убедительные – дельные и здравые – аргументы в пользу лейб-гвардейского.

Между гвардейскими полками, даже столичными, существовала своя иерархия. Самыми привилегированными считались Кавалергардский и Конный. Сюда набирались люди, во-первых, очень богатые, во-вторых, обладавшие «громкими именами», в-третьих, имевшие счастливые внешние данные, а в-четвертых и главных – «хорошо знавшие дисциплину».