Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

Что ж, аллюзионные истолкования нынче в моде. Задача, которую ставят перед собой их адепты, совершенно отчетлива, если об этом говорить прямо: Россия, мол, всегда, испокон веков пребывала во тьме, мраке, невежестве, реакции, косности, тупости и т. д. И только некоторые «европейски образованные» интеллектуалы-мыслители (в каком веке — не важно, ведь и время, и все прочее относительно, вы не забыли?), так вот только несчастные и никем не понятые «интеллектуалы» в кромешном мраке зажигали одинокую свечу и… Нет ничего более оскорбительного для нашего народа, чем подобное толкование его роли в истории (и не только в истории, выразимся так). С подобной точки зрения русский народ — «быдло», которое надо тащить за вихор в рай, изобретенный иным решительным интеллектуалом. Какая уж тут любовь к народу, в которой так часто клянутся любители обличать «мрак и невежество» русской истории? Если и есть тут любовь к кому-нибудь, то только уж к своему брату «интеллектуалу»…

Ощущение преемственности поколений в деле строительства и защиты Родины есть лучшая основа для патриотического воспитания граждан, в особенности молодых».

Именно против этой преемственности и выступали либералы-западники, в том числе и Юрий Любимов, которые пытались доказать всему миру, что русские люди если что и наследуют у предыдущих поколений, то только рабскую сущность.

Так получилось, что Высоцкий не был занят в «Что делать?», а в «Матери» получил эпизодическую роль отца Власова. Однако, сыграв ее всего несколько раз, он из этой постановки ушел. Скорее всего по причине неудовлетворенности этой ролью.

Но вернемся к хронике событий поздней весны 70-го.

25 апреляпо ЦТ был показан один из первых фильмов Высоцкого: «713-й просит посадку». Фильм был памятен тем, что именно во время его съемок в Ленинграде Высоцкий познакомился со своей второй женой Людмилой Абрамовой.

Начало маядля жителей огромного СССР всегда было временем радостным — на это время выпадало сразу два праздника. Однако в отличие от большинства своих соотечественников Владимир Высоцкий пребывал не в самых лучших чувствах: для него майские праздники были омрачены очередным попаданием на больничную койку. Собственно, в больницу он угодил еще в апреле, вскоре после ереванских гастролей, где у него открылась давняя язва. Однако, пролежав пару недель в одной больнице, он в начале маяперевелся в другую, где условия содержания его удовлетворяли больше. Юрий Любимов был на него сильно зол, поскольку Высоцкий своими загулами сорвал несколько спектаклей, в частности «Жизнь Галилея». В те дни режиссер даже подумывал лишить его роли Гамлета в новой постановке, и Высоцкий, зная про эти мысли шефа, сильно переживал по этому поводу.

А страна тем временем запоем слушает песни Высоцкого. 9 маясценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов (по их сценариям были поставлены фильмы: «Мичман Панин», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Внимание, черепаха!», в будущем — «Агония» и др.) отправились на Северный флот, чтобы принять участие в дальнем походе военных кораблей из Баренцева моря в Черное. Тогда они еще не знали, что одному из них — Нусинову — жить осталось всего лишь десять дней, и пребывали в отличном настроении. Вспоминает С. Лунгин:

«Когда мы приехали в ту рассветную рань во Внуково, первое, что услышали, была песня Высоцкого. Слов нельзя было разобрать, но свистящий хрип, то ли от дурной записи, то ли от неисправного магнитофона, нимало не смущал. На пленке был Высоцкий — это факт, остальное никого не интересовало. Все — и парень в провинциальной кепке, держащий в руке, как чемодан, тяжелый бобинный „маг“, и те, кто его окружали, и те, кто стоял поодаль, как мы, — получали явное удовольствие. Потом объявили посадку, и до — „уважаемые пассажиры, наш самолет…“ — и после в салоне передавали по самолетной трансляции одну из песен Высоцкого, которая от Москвы до Мурманска прозвучала раз пять, не меньше. Затем в Мурманске, в ожидании автобуса на Североморск, мы зашли в ресторан, где ширококостные северяне пили шампанское из толстобоких фужеров, в которые они еще крошили плиточный шоколад. В то время там так веселились. И в ресторане тоже заводили Высоцкого…

В маленьком, тесном, скачущем по нелучшей дороге автобусе на коленях у сидящего на первой скамейке лейтенанта стоял магнитофончик, вернее, лейтенант держал его на весу, чтобы амортизировать тряску по ухабам. Пел Высоцкий, и пел он всю нашу дорогу на север. Кончалась пленка, ее ставили заново. Слушали певца серьезно, глядя в одну точку, даже не поворачивая головы к окнам, за которыми был виден залив с миллионом шевелящихся мачт стоящих у берега рыбацких судов и серые сопки в серой дали. Я даже поймал себя на мысли, что меня почему-то не бесит этот непрекращающийся интенсивный хрип, он выражал что-то мне неведомое и был подлинной средой обитания в этом крошечном автобусном мирке.

К концу пути нам с Ильей стало казаться, что этот голос и эти песни, как неотъемлемая часть принадлежат обществу военных моряков. А как потом выяснилось, и летчиков тоже. Да что говорить! Всех людей, у которых есть потребность пережить некоторое очищение, полно выразив (вместе с Высоцким) свое личное отношение к действительности. Когда в Североморске мы, побрившись, пошли в Дом офицеров обедать, то… надеюсь, ни у кого не вызовет удивления, что из динамиков, укрепленных по обеим сторонам фронтона этого помпезного, сталинского стиля здания, на всю площадь, до самых причалов опять-таки рокотал набрякший страстной силой голос Высоцкого, соединяя землю, воду и небо…»

Что касается самого Высоцкого, то он 10 маядал двухчасовой концерт для персонала медсанчасти № 11.

В пятницу, 15 мая, Высоцкий позвонил из больницы домой своему коллеге по Театру на Таганке Валерию Золотухину, чтобы расспросить его о ситуации в театре, о Любимове.

— Валерик, я тебя прошу, поговори, пожалуйста, с шефом, а то мне неудобно ему звонить, — вещал по телефону Высоцкий. — Скажи ему, что я перешел в другую больницу, что мне обещают поправить мое здоровье и поставить окончательно на ноги. Я принимаю эффективное лечение, максимум пролежу недели две — две с половиной и приду играть. Что я прошу у всех прощения, что я все понимаю…

Золотухин, который почти за два месяца так и не вырвался к приятелю в больницу, обещал сделать все, о чем он просит.

О том, какие невеселые чувства одолевали в те дни нашего героя, говорит и его письмо Марине Влади, датированное 25 мая. Цитирую: «Любимов пригласил артиста „Современника“ (Игоря Квашу. — Ф. Р .) репетировать роль параллельно со мной. (Речь идет о роли Гамлета. — Ф. Р .) Естественно, меня это расстроило, потому что вдвоем репетировать невозможно — даже для одного актера не хватает времени. Когда через некоторое время я вернусь в театр, я поговорю с «шефом», и, если он не изменит своей позиции, я откажусь от роли и, по-видимому, уйду из театра. Это очень глупо, я хотел получить эту роль вот уже год, я придумывал, как это можно играть… Конечно, я понимаю Любимова — я слишком часто обманывал его доверие, и он не хочет больше рисковать, но… именно теперь, когда я уверен, что нет больше такого риска, для меня эта новость очень тяжела. Ладно, разберемся…»