Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

Вспоминает М. Шемякин: «Я был на одном концерте Высоцкого в Париже… Этот концерт был как раз в тот день, когда погиб Саша Галич. Володя был после большого запоя, его с трудом привезли… Никогда не забуду — он пел, а я видел, как ему плохо! Я и сам еле держался, буквально приполз на этот концерт — и Володя видел меня. Он пел, и у него на пальцах надорвалась кожа (от пьянки ужасно опухали руки). Кровь брызгала на гитару, а он продолжал играть и петь. И Володя все-таки довел концерт до конца. Играл блестяще!..»

Об этом же воспоминания жены Шемякина Ревекки: «Это был страшный концерт, — Володе было плохо, плохо с сердцем… В зале, конечно, никто ничего не знал, но мы-то видели! Володя пел, пел как всегда замечательно — но мы-то знали, какое это было напряжение! Потом мы зашли к нему за кулисы — в артистическую, — я подошла к Володе… Помню, он так схватился за меня, — весь зеленый и в поту. Страшно…»

Отметим, что по поводу гибели Галича ходили разные слухи, в том числе фигурировала версия о «длинной руке КГБ». Однако уже в наши дни дочь певца А. Архангельская поведала несколько иную версию: о том, что «длинная рука» если и существовала, то отнюдь не КГБ. Дело в том, что на чужбине Галич чувствовал себя явно не в своей тарелке и, зная об этом, советские власти затеяли переговоры с ним на предмет его возвращения на родину. И именно вскоре после этого Галич погиб. Если эта версия верна, то резонно предположить, что певца убрали западные спецслужбы, чтобы не дать возможности Советам использовать вернувшегося назад артиста в своих контрпропагандистских операциях.

Но вернемся к герою нашего повествования.

В те же декабрьскиедни 77-гоВысоцкий и Шемякин стали главными фигурами скандала, который поставил на уши чуть ли не пол-Парижа. Вот как об этом вспоминает сам Михаил Шемякин:

«Мне позвонила Марина (Влади) и говорит: „Володя уже поехал“. Я приезжаю туда — у них была крохотная квартирка… Володя сидит в дурацкой французской кепке с большим помпоном — почему-то он любил эти кепки… А я-то его знаю как облупленного — вижу, что человек „уходит“, но взгляд еще лукавый… А Марина — злая — ходит, хлопает дверью: „Вот, полюбуйся!“ И она понимает, что Володю остановить невозможно. Пошла в ванную… Володя — раз! — и на кухню, я бежать за ним! Хотя знаю, что вина в доме не должно быть. Но Володя хватает какую-то пластиковую бутылку (у французов в пластике — самое дешевое красное вино), — берет эту бутылку и большой глоток оттуда — ах! И я смотрю, с ним что-то происходит — Володя весь сначала красный, потом — белый! Сначала красный, потом — белый… Что такое?! А Володя выбегает из кухни и на диван — раз! — как школьник… Но рожа красная, глаза выпученные.

Тут Марина выходит из ванной: «Что? Что с тобой?» — она как мама… Я спрашиваю: «Что с тобой?» — молчит. Я побежал на кухню, посмотрел на бутылку — оказывается, он уксуса долбанул! Он перепутал — есть такой винный уксус, из красного вина — и тоже в пластиковых бутылках. Через несколько минут и Марина увидела эту бутылку, все поняла… С ней уже истерика… «Забирай его! Забирай его чемодан, и чтобы я вас больше не видела!» А Володя по заказам всегда набирал много всякого барахла — и Марина вслед ему бросает эти два громадных чемодана!

Я беру эти тяжелые чемоданы — а Володи нет. Выхожу на улицу — ночь, пусто… Потом из-за угла появляется эта фирменная кепочка с помпоном! Забросили мы эти чемоданы в камеру хранения на вокзале, и Володя говорит: «Я гулять хочу!» А удерживать его бесполезно… Поехали к Татляну… Татлян нас увидел: «Давайте, ребята, потихоньку, а то мне полицию придется вызывать». Мы зашли в какой-то бар, Володя выпивает… Я ему-то даю, а сам держусь. Он говорит: «Мишка, ну сколько мы с тобой друзья — и ни разу не были в загуле. Ну, выпей маленькую стопочку! Выпей, выпей…» Взял я эту стопочку водки — и заглотнул. Но я тоже как акула — почувствовал запах крови — уже не остановишь.

Вот тогда и началась эта наша заварушка с «черным пистолетом»! Деньги у нас были, и была, как говорил Володя, «раздача денежных знаков населению». Но я должен сказать, что в «Распутине» цыгане гениально себя вели. В то время была жива Валя Дмитриевич — сестра Алеши (это он аккомпанировал Высоцкому на гитаре во время концертов в театре «Элизе». — Ф. Р. ). Другие цыгане вышли… И Володя начал бросать деньги — по 500 франков! — он тогда собирал на машину… И Валя все это собрала — и к себе за пазуху! Пришел Алеша, запустил туда руку, вытащил всю эту смятую пачку — и отдал Володе: «Никогда нам не давай!» И запел. У цыган это высшее уважение — нормальный цыган считает, что ты должен давать, а он должен брать…

А потом Володя решил сам запеть, а я уже тоже был «под балдой»… И вот он запел: «А где твой черный пистолет?..» А где он, этот пистолет? — А вот он! Пожалуйста! — Бабах! Баббах в потолок! И когда у меня кончилась обойма, я вижу, что вызывают полицию… Я понимаю, что нужно уходить: «Володя, пошли. Быстро!» Мы выходим и видим — подъезжает полицейская машина — нас забирать… А мы — в другой кабак. Значит, стрелял я в «Распутине» — меня туда больше не пускали, — а догуливать мы пошли в «Царевич». Потом Володя описал этот загул в песне «Французские бесы»…»

Наверняка об этом скандальном загуле Высоцкого в те же дни узнали в советских верхах. Оперативная информация о нем должна была дойти туда как по дипломатическим каналам, так и кагэбэшным. Ведь Высоцкий, оформляя себе визу, должен был подписывать специальный документ, где значилось: «Обязуюсь соблюдать правила поведения советского человека за границей». Ничего себе соблюдение: сразу после гастролей советского театра во Франции его ведущий актер участвует в пьяном дебоше со стрельбой (!) в одном из ресторанов французской столицы! Короче, эта «аморалка» тянула как минимум на то, чтобы лишить Высоцкого права выезда за границу хотя бы временно, а максимум — вообще сделать его невыездным. И что же, лишили? Как пел сам Высоцкий в своей песне, написанной по следам этого дебоша:

Как бы не так — последствий не было. Советские власти проглотили эту «пилюлю» и даже пальцем дебоширу не погрозили. Хотя могли раскрутить эту историю на весь Союз, дав задание какой-нибудь центральной газете расписать скандалиста «под хохлому». Представляете: огромная статья с заголовком «В роли пьяного купчика — популярный советский артист». Но история эта достоянием широкой советской общественности тогда не стала. И у кого после этого повернется язык заявить, что советская власть поступала по отношению к герою нашего рассказа не гуманно?

Судя по всему, все эти заграничные срывы Высоцкого (а они с каждым разом становились все круче) были следствием многих причин. Например, того, что у него притупилось ощущение новизны от заграницы, которая раньше рисовалась ему неким раем, а теперь превратилась в аналог советской действительности, разве что чуть поярче. Не случайно Высоцкий с какого-то момента стал называть Париж «провинцией вроде Тулы».