Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

Рашидов искушенный царедворец, он вел тонкую игру, как внутри республики, так и вне ее. Внутри ему приходилось умиротворять интересы сразу несколько кланов: ташкентского, самаркандского (к которому он сам принадлежал) и ферганского (самого националистического и оппозиционного ему). Еще надо было учитывать интересы русского клана (в Узбекистане была одна из самых многочисленных русских диспор — 1 миллион 200 тысяч человек), за которым стоял Центр (этот клан курировал 2-й секретарь республики — обязательно русский). В итоге Рашидову очень часто приходилось балансировать между двумя национализмами — узбекским и русским, чтобы они, не дай бог, не столкнулись друг с другом. И ему это с успехом удавалось: за исключением редких случаев (как во время волнений в Ташкенте весной 69-го), его политика привела к тому, что Узбекистан среди 15 советских республик считался одним из самых безопасных в националистическом отношении регионов.

Именно в целях нахождения поддержки в русскоязычной среде и крылась еще одна причина, по которой Рашидов приглашал в свою республику Владимира Высоцкого. Кроме этого, тот приезд певца-бунтаря в 79-мдолжен был смикшировать резонанс, который подняли «вражьи голоса» по поводу недавних судебных процессов, состоявшихся в Ташкенте буквально накануне концертов Высоцкого: 6 мартабыл осужден лидер крымских татар Мустафа Джемилев, а неделю спустя — лидер Церкви адвентистов Владимир Шелков и ряд его сподвижников. Так что герой нашего повествования и здесь оказался своего рода козырем в тайной войне различных политических кланов.

Несмотря на то что в тот свой приезд в Ташкент Высоцкий участвует в сборных концертах (они проходили во Дворце спорта «Юбилейный»), где компанию ему составляют артисты разных жанров (юмористы Роман Карцев и Виктор Ильченко, певец Полад Бюль-Бюль оглы и др.), однако именно Высоцкий является несомненным «гвоздем» всей программы. Об этом свидетельствует следующая история.

Перед первым выступлением Высоцкий и его администратор Владимир Гольдман чуточку припозднились и пришли за кулисы в тот момент, когда там шли жаркие споры между артистами, кому начинать концерт, а кому его заканчивать. Далее приведу рассказ режиссера той программы Николая Тамразова:

«Я поставил номера согласно логике: Полад должен был заканчивать первое отделение, а Владимир Семенович заканчивал весь концерт. Но ко мне подходит Бюль-Бюль оглы: „Николай! Я лауреат и заслуженный артист — заканчивать должен я!“ — „Хорошо, я поговорю с Высоцким“. Подхожу к Володе, он не возражает: „Да ради бога, пожалуйста…“ Карцев и Ильченко тут же заявили: „Мы будем работать перед Володей“. Хитрые одесситы сразу смекнули, что после Высоцкого „ловить нечего“…

Володя выступил… В сборных концертах он пел почти всегда не менее тридцати минут — ведь шли-то на Высоцкого. Итак, Володя «отстоял» эти полчаса, всю публику повернул на себя — после этого вышел Полад. А зрители стали уходить. И Полад — большой мастер эстрады, опытный человек — вдруг взорвался, стал кричать: «Прекратите ходить! Если вы не уважаете себя, то я себя уважаю!» Но люди все равно уходили…

На следующий день ко мне приходит директор Полада и говорит: «Давайте менять…» Следом пришел и сам Полад с этим же предложением: мол, поставь меня на прежнее место. Конечно, с Высоцким любому артисту было трудно работать, очень трудно. Люди хотели не только слышать, но и видеть Володю, потому что, по разговорам, он раз двадцать разбивался на машине и раз пятнадцать умирал…»

Скандальная слава Высоцкого, конечно, играла свою роль в его невероятной популярности, однако не главную. Главным было то, что в те «застойные» годы, когда официальная идеология как будто специально «мертвила» все вокруг, борясь с любой неординарной мыслью, его песни воспринимались большинством людей как глоток свежего воздуха. Только одно странно: почему власть, часто не дававшая продыху другим, к Высоцкому была в основном благосклонна (особенно во второй половине 70-х), разрешая ему не только концертировать по стране, да еще в многотысячных Дворцах спорта, но и концерты его записывать на магнитофонных лентах, чтобы они потом распространялись по стране со скоростью пожара?

20 мартаВысоцкий уже в Москве — играет Свидригайлова в «Преступлении и наказании». В этой же роли он выходит на сцену театра и два дня спустя. 23 мартаон облачается в одежды принца датского. 24-гоВысоцкий занят сразу в двух спектаклях: в полдень играет в представлении «В поисках жанра», вечером — в «Павших и живых».

26 мартаВладимир Высоцкий дал сразу три концерта в МВТУ имени Баумана, где исполнил очередную свою «нетленку» с длиннющим названием «Впечатление от лекции о международном положении человека, который получил 15 суток за мелкое хулиганство» («Я вам, ребята, на мозги не капаю…»). Учитывая, что в последние годы из-под пера Высоцкого рождалось все меньше и меньше сатирических произведений, эту новинку публика приняла на «ура», хотя, на мой взгляд, в сравнении с остальными сатирическими виршами нашего героя эта — явный провал. Даже при том, что информационно она была весьма насыщена — в ней содержалось много узнаваемых реалий того времени: иранская революция, выборы Римского папы, выход замуж миллиардерши Онассис за советского подданного и т. д. Но все же, все же…

27 мартаВысоцкий играет в «Преступлении и наказании», а на следующий день берет в театре очередной отпуск.

Тем временем Станислав Говорухин приступил к монтажу фильма «Место встречи изменить нельзя». На «озвучке» больше всего хлопот с Высоцким — тот работает спустя рукава. Вот как об этом вспоминает сам режиссер:

«Больше всего я с Высоцким намучился на озвучании, потому что процесс съемки его еще как-то завораживал, а на тонировке с ним было тяжело. Процесс трудный и не самый творческий — актер должен слово в слово повторить то, что наговорил на рабочей фонограмме, загрязненной шумами, стрекотом камеры. Бесконечно крутится, повторяясь, кольцо на экране. Володя стоит перед микрофоном и пытается „вложить в губы“ Жеглова нужные реплики. И это его сводит с ума: попасть не может, чем больше не может попасть, тем, значит, у него хуже получается, нервничает. Он торопится, и от того дело движется еще медленнее, он безбожно ухудшает образ. „Сойдет!“ — кричит он. Я требую переписать еще дубль. Он свирипеет, бушует, выносится из зала. Там он ругается, говорит, что я придираюсь, то есть он был совсем обозлен до последней…

Потом, через полчаса, возвращается в зал, покорно становится к микрофону. Ему хочется на волю. Там — впереди — песни, концерты, поездки, а ему надо стоять у этого бесконечного кольца и пытаться попасть себе в губы и повторять тысячу раз уже прожитую жизнь. Ну, зачем? Его творческое нутро требует нового, впереди ждут Дон Гуан и Свидригайлов, а внизу, у подъезда, нетерпеливо перебирают ногами и звенят серебряной сбруей его Кони…»