Лев Вагнер - Повесть о художнике Айвазовском

По пути в Россию Айвазовский остановился на короткое время в Амстердаме. Там он выставил свои картины.

Амстердам был родиной первых маринистов, именно в Нидерландах в XVII веке зародилась морская живопись. И здесь Айвазовский был увенчан мировой славой. За свое замечательное мастерство художник-маринист был удостоен звания члена Амстердамской Академии художеств. Айвазовскому было тогда двадцать семь лет.

Так после четырехлетнего пребывания в чужих краях возвращался к себе на родину Иван Айвазовский.

Он прославил русское искусство в Риме, Париже, Лондоне, Амстердаме и других европейских городах.

В конце лета 1844 года Айвазовский приехал в Петербург. Позади была юность. Начиналась пора зрелости. Что ждет его впереди?

В первые дни своего возвращения в Санкт-Петербург Айвазовский, желая устроить себе удобную мастерскую в центре Петербурга, начал подыскивать просторное помещение. На Караванной улице сдавалась квартира, которая пришлась ему по душе.

Айвазовский уже хотел дать задаток дворнику, показывавшему ему комнаты, и сказал, что на днях переедет.

Дворнику не понравилась такая поспешность. Ему даже показалось подозрительным, что наниматель квартиры не торгуется и сразу согласился на высокую цену. Поэтому он спросил о его занятиях, чтобы доложить хозяйке дома.

— Живописец Айвазовский, — ответил художник.

— Тэк-с, — угрюмо отозвался дворник. — Это дело неподходящее, и как угодно, но фатеры я вам, сударь, сдать не могу.

— Это почему же? — удивился озадаченный художник.

— А потому, что хозяйка строго-настрого запретила пущать в дом мастеровых. Еще вчера портному отказала.

Айвазовский, которому квартира очень понравилась, начал убеждать дворника, что он не мастеровой, а художник.

— Понимаем мы это, — внушительно отвечал дворник, — а все же, значит, мастеровые по малярному цеху. Фатеру загрязните так, что после и не очистишь. Нет уж, извините, а сдать фатеру не могу-с.

Айвазовский не рискнул после этого вести переговоры с самой хозяйкой.

Петербург домовладельцев, квартальных, будочников являлся оплотом властей предержащих. Им всем не было никакого дела до живописца Айвазовского, своим талантом прославившего отечество в чужих краях. Они и не знали о нем. Для них он был просто маляром. Так же как Николай Васильевич Гоголь в их глазах был обыкновенным сочинителем, а композитор Глинка скоморохом.

А в это время петербургские художники, литераторы, музыканты, артисты шумно чествовали вернувшегося на родину Ивана Айвазовского.

Приезд Айвазовского торжественно отмечали в мастерской Брюллова и на квартире у братьев Кукольников. Собрался почти весь литературный и художественный Петербург. Только отсутствие Глинки огорчало Айвазовского. Композитор находился в это время в Париже.

Но за пирами Карл Брюллов не забывал о заслугах Айвазовского перед русской живописью и напоминал об этом в Академии художеств. Там по-прежнему прислушивались к словам Брюллова.

В академии понимали: промедление в признании заслуг Айвазовского может быть дурно истолковано за границей (недовольство русского общества в расчет не принималось): Рим, Париж, Лондон, Амстердам удостоили художника высоких похвал и почестей. Художник имел право на сочувственный прием в воспитавшей его академии.

Старый заступник Айвазовского профессор Александр Иванович Зауэрвейд подготовил представление Совету Академии. Добрейший Александр Иванович не мог не вспомнить в этом официальном документе о тяжелых днях, пережитых Айвазовским, когда над ним тяготела царская немилость: «Когда грозная клевета французского художника Айвазовского задушить хотела, я не замедлил защитить его. Всему свету известно, что спасло русского художника и побудило его развить свои огромные способности».

Александр Иванович красноречиво перечислял заслуги Айвазовского в чужих краях: «Приобревши себе имя в Италии и в Париже, славу первого художника в Голландии и Англии, объехавши Средиземное море до Мальты, занимавшись в Гибралтаре, Кадиксе и в Гренаде, заслужив похвалу и награды, как ни один из пенсионеров не имел счастия когда-либо себе приобресть, я себе в обязанность поставлю предложить, во уважение упомянутых достоинств, вознаградить его званием академика».

Через девять дней после этого, 13 сентября 1844 года, Совет Академии художеств единогласно присвоил Айвазовскому звание академика.

А еще через несколько дней Айвазовский был причислен к Главному Морскому штабу в звании первого живописца и с правом носить мундир Морского министерства «с тем, чтобы звание сие считать почетным…»

Ему было поручено написать виды русских портов и приморских городов: Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Свеаборга, Гангута.

Айвазовский отдался новой работе с неутомимой энергией и удовольствием и в несколько месяцев выполнил этот нелегкий труд.

Художник в то же время писал много других картин. Петербургские аристократы, падкие на всякую моду, наперебой стремились иметь у себя картины Айвазовского.

Айвазовскому заказали картины граф Виельгорский, граф Строганов, князь Гагарин, министр юстиции граф Панин и многие другие вельможи.

В петербургских гостиных особенно много говорили о картинах, приобретенных у Айвазовского графом Паниным. Это были картины «Вид Неаполя с группою рыбаков, слушающих импровизатора» и «Лунная ночь в Амальфи».

Воспоминания о милой стране и добрых друзьях переполняли Айвазовского, и он вложил в эти картины всю свою любовь и благодарность к Италии, ее природе, людям.

Когда Айвазовский писал «Лунную ночь в Амальфи», ему припомнилось детство. Часто тогда ему снилось море. Во сне оно казалось более волшебным и таинственным, чем в действительности. А уж совсем были сказочны деревья на берегу и легкие балкончики домов, как бы висящих над самым морем. По веревочным лестницам из золотого шнура на балконы взбираются из причаливших лодок юноши в темных плащах с гитарами.

Эти сны детства никогда не исчезали из памяти художника. Нередко ему удавалось перенести настроение детских сновидений в свои картины. Особенно ему это удалось сейчас при изображении лунной ночи в маленьком итальянском городке Амальфи. Это была такая романтическая ночь, что она могла расшевелить самое очерствевшее сердце, равнодушное к природе, искусству, вообще к добру и красоте.

Картина действительно потрясла самого графа Панина, поражавшего своей черствостью и холодностью даже бездушных петербургских аристократов.

При виде этой очаровательной картины у министра юстиции что-то шевельнулось в душе. Граф вспомнил, что и он когда-то был ребенком, и ему тоже снилось необыкновенно красивое. А может быть, это ему только показалось…