Array Array - Житница сердоболия

Комедия положений из марсианской жизни.

Ну, любопытно посмотреть на французский пляж середины прошлого века, да. Нумера, зонты, конторки, гарсоны. Фактура, бижутерия, бриолин. Это да. Но это и все.

Наша ретроспектива ближе и поучительнее, хотя бы то Закройщик из Торжка или Бронетемкин Поносец, хоть я его и не выношу, и за кино не держу, но там есть один гениальный момент. Нет, не с коляской - коляску потом везде подсовывали, да она не пробивает и не цепляет. Пустая она, а чадо - домысливается!

Я имею в виду эпизод, когда доктора Смирнова бросают за борт за то, что он обозвал червивое мясо свежим. Как будто он мог выбирать! Какое погрузили, такое и принял. Попробовал бы он вякнуть. Глаза испортил, червей этих высматривая, пенсне носил. Но доктора бросили за борт, а он еще пытался лицо не потерять.

Сила режиссерского гения еще и в том, что он заранее сделал доктора Смирнова архетипическим, заведомым вредителем на все времена. Такая подлая рожа! Это был общий, универсальный доктор Смирнов, неистребимый враг народа, который, не брось его кто за борт, отравил бы Горького, Крупскую, Жданова, Брежнева, Андропова, Устинова, Черненко и Хаттаба.

Он бы точно все это сделал, не окажись за бортом. Я это как доктор Смирнов подтверждаю.

Да.

Недавно и я был востребован в роли сельского доктора, благо дело происходило по соседству. На даче.

А то уже все забывают, что я был дохтуром, принимают за сказочника.

Время к полуночи, мгла, идем огородами - капустами с луками и салатами, огибаем парники, обулись в резиновые сапоги. Мы - это моя провожатая и я.

Ну, типичный, крЕтический случай. Старый дурак, неплохой человек по жизни, с привычным давлением 190 на 120, потрудился на огороде внаклонку, на солнцепеке, и его повело. Теперь плохо: тошнит, шатается, лежит, 220 на 140. И в больницу отказывается - ну, с этим понятно.

На меня, дачного пришельца, смотрели как на Бога, временно угодившего в огород, где и так благодать. Внимали каждой фонеме. Я осматривал его, благо помню пока, что и как смотреть.

А вот новых препаратов не знаю.... И старых доз не помню, позорно полез в аннотацию. Ага. Что-то я потерял, чем-то я заплатил все-таки.

Помочь я, конечно, сумел только Словом, да нехитрым советом. Раз уж я Божество. Даже рук почти не накладывал.

На следующий день - действительно божественный эффект: идет себе (здрасте), уже получше, да уже неплохо, и тра-ля-ля. И дальше пошел. Догонять до 300 на 200, если ему таблеток не купят в районе.

Вот чего мне не хватает: Богочеловечности. Естественное, свыше внушенное стремление. Если только не снизу.

До чего же жестокие случаются сны!

Приснилось мне, будто попал я в больницу, причем не в свою, а в другую, где тоже работал, но давно. И попал не лечиться, а снова работать, но буквально несколько дней, чтобы перекантоваться, откосить от чего-то страшного. Вышел на дежурство, выпил там. И меня засекли с утра. Я ничего и не сделал: так, побродил, поторкался в разные двери. А мне устроили форменный разнос с понятыми. Я даже главного понятого увидел: собственную рожу в зеркале, совершенно раздутую, перекошенную и с фурункулом.

Разгуливает по кабинету-ординаторской властная фигура, стерва на каблуках, и ведет змеиный допрос. И все меня сдают, все кивают. Я уж думал, меня защитят кладовщики, муж и жена, старенькие, которым она тоже насолила, и они подмигивали, что да, прикроют, не скажут, что я напился. Но их привлекли в качестве экспертов, потому что кладовщики увлекались фотографией. Показали им чернильного цвета, с блестками, гондон, дали лупу и стали пытать: можно ли сфотографировать его с расстояния десяти сантиметров или нет. Куда денешься? Можно. Так что кладовщики меня тоже продали, хотя я не очень понял, что я натворил.

А мне в это время уже надо было срочно лететь в Америку на съемку третьего Терминатора, у меня даже билет был: розовый и резиновый, на веревочке, вроде тех, что привязывают новорожденным к ножкам. Тем более, что я уже летал туда, садился на самолете прямо в Атлантический океан и прошел пробу. Только я не играть там кого-то был должен, а что-то другое; то ли кастингом заниматься, то ли вообще сочинить им всю историю.

А меня задерживают. В зеркало тычут, лупу наводят на гондон.

Мне нравилось развешивать разного рода поучительные плакаты. О том, что у меня дома делалось, я уж и говорить не буду. Желая разнообразить служебный быт, я, было дело, принес в поликлинику, в свой кабинет, два красивых плаката на тему здорового образа жизни. Очень, на мой взгляд, доходчивых.

Один был про СПИД, назывался "В ночное". На нем изображалось развратное такси, а в такси, на переднем сиденье, затаилась ослепительная путана с кирпично-красной рожей. Ее зеленый глаз фантазией художника превратился в таксёрский зеленый огонек. Больше там ничего не было, и простор для выводов образовывался просто степной, лихая воля для разбойничьего воображения. Ясно было одно: такой зеленый глаз в сочетании с рожей, да еще в такси - это очень плохо.

Второй плакат был тоже про СПИД. Я не помню, что на нем изображалось. Тоже какой-то купеческий разврат с участием заблудшей красавицы. Я помню только подпись: До СПИДанья!

Эти плакаты я повесил в кабинете: один позади себя, а другой - на противоположную стенку. Прихожу на другой день и вижу, что мой сменщик их сорвал.

"В ночное! - хмыкнул он. - Рожа такая поганая". И уткнулся в бумагу, и зашуршал скучным пером.

К началу моей больничной деятельности я уже несколько продвинулся в понимании прекрасного, выйдя на уровень наскальной живописи. В пещерах ведь было как? Там изображались обыденные события: поймал оленя, охотился на бизона. Близко, понятно, отражает созидательный труд. "Ночное" же в кабинете невропатолога - это, пожалуй, был перебор, потому что в это ночное не ходили ни мы с напарником, ни наши клиенты. Голая абстракция, не сравнимая, скажем, с плакатом "Папа, не пей".

Поэтому в больнице я принял участие в вывешивании актуального урологического плаката: расстроенный мужчина стоит, прикованный цепью к писсуару. С небес ему задают строгий вопрос: "Аденома?" Но чертовы бабы, по мгновенному приказу заведующей, сняли и эту картину. В их сумрачном сознании все еще ездили бездумные хрущевские бульдозеры. Нет в них чего-то такого, про что щелкают пальцами, подыскивая слова.

Вот, помню, на четвертом курсе старенький мухомор читал нам лекцию про гонорею, показывал слайды - ведь до сих пор держится в голове! "Как распространялась гонорея? - рассказывал старец. - В особых салонах кавалеры миловались с дамами..."

Щелкал проектором, на экране возникал преувеличенный гонококк, потом еще что-то, а на закуску - переснятая гравюра. Некто, похожий на герцога Бекингемского, не снимая шляпы с пером, держит за коленку, сквозь пышное платье, даму, а та прикрывается веером. "Так.. ну, а вот это... - задумался мухомор, - вот так, стало быть, происходило милование".