Array Array - Комбинат Эскулапа

Я не стану описывать условия и специфику работы. Это лишнее. Лежат там, бывает, годам. В стерильных камерах, на импортных песочных матрацах, подлаживающихся под формы тела, а когда начинаются перевязки и пересадки лоскутов... нет, достаточно.

По задумке, мы, студенты пятого курса, должны были побывать в ожоговом центре и посмотреть, как там идут дела.

Дела шли заведенным путем.

Нас встретил куратор: человек, о котором ходили легенды: во-первых, без содержания; во-вторых, сам он своими действиями не подавал к ним никакого повода.

Просто-напросто он был высок, худ, с волчьим лицом и повадками. Огромные редкие зубы, клешнеобразные лапы, абсолютная неспособность к улыбке. Голос покойного генерала Лебедя. Стиль общения - тот же. Что понятно: человек подневольный, военный, благо дело было в Военно-медицинской академии. Фантомас мог запросто и нервно топтаться в углу, прикуривая сигарету от предыдущей.

Он нисколько не истязал нас, не спрашивал, не гонял. Всем поставил зачет. Скупо и дозированно информировал, многое показывал. Мне стало понятно, что термистом я не стану никогда, хотя и так было ясно.

Однажды он рассказывал об объеме обожженной поверхности, при котором более или менее вероятно выживание. Ведь самый вред - не от самого ожога, а от того, что в кровь попадают продукты распада и, скажем, блокируют почки.

Он говорил, что половина - это очень плохо. Конкретнее говорил мало. Как изучишь, кому поставишь эксперимент?

Под занавес термист, щурясь и взвешивая каждое чеканное слово, произнес:

- Есть мнение, что у некоторых лиц может существовать определенное представление...

Он говорил о материалах опытов над заключенными, поставленных в нацистских - и не только, я думаю, хотя нам важнее было лес валить - лагерях. Я уверен, что термист располагал этими сведениями и пользовался ими.

Бог обращает ко Благу любое Зло. Не унывайте, граждане: этот грех, по-моему, смертный; я что-то забыл, приунымши.

Покойный дед, Небесное ему Царствие, дожил до золотой свадьбы и не раз назидательно говорил мне нечто солдатское-походное: "Ложку, бритву и жену - НЕ ОТДАВАЙ НИКОМУ". Старенький уже был, и поучал часто.

Потом говорил: "Говны вы все", и ложился поспать.

Как же не дать, когда каждая сволочь норовит воспользоваться, не спросясь?

Помню, как я устроился интерном в свою первую больницу. И там, конечно, вызубрил назубок окружной пищеварительный устав чаепития.

Завел себе персональную кружку, от сердца оторвал. Раки очень тяжело расстаются с вещами.

Такие персональные кружки имелись у всех.

Ну, и послали меня вскоре на какие-то курсы дополнительного врачевания. Вернулся через месяц, спрашиваю у своего подельника, колоссального объема сослуживца:

- Ну, что? Как моя кружка? Была ли она мне верна? Что-то я ее не вижу?

Коллега развел ручищами, по женской мечте в каждой:

- Я вынужден признать, что за все время вашего отсутствия она занималась откровенной проституцией.

Недавно я про это уже писал, так что самому странно:

Это был у Марка Твена такой стих в одном рассказе, от которого (стиха) некто - автор, что ли - сошел с ума:

Речь шла о билетах в автобусе. "Красный (речитативом) стоит № центов, желтый стоит №№ центов, и так далее". И о билетере, который это самозабвенно распевал.

...И вот бригаду Скорой помощи пригласили на очередное повешение. Они ехали и все боялись, что опять попадут на сорок дней: угощаться, поминать, разыскивать свежих...

Но нет, не свежих. Сорок дней - это да, зато на улице, в Мурино. Повесился один. А какой-то маньяк вскрыл ему брюхо уже потом.

Наверное, грешный был человек, и вовсе не Прометей, так что печень ему выклевывали обычные вороны с помойки, и шею тоже они исклевали всю. Но сорок дней есть сорок дней! плевать на печень, когда душа уже перед Богом.

В общем, дохтура попали не на тот, что хотели, пир.

А другая Скорая, уже психиатрическая, поехала в парк Сосновка на вызов.

Там были два мужичка, решившие растравить себе душу. Дело в том, что это как раз совпало с головщиной повешения их третьего товарища на суку в той же Сосновке.

Пришли помянуть. Все же не какая-то нерусь! Взяли водочки, закусочки.

Пришли к тому же месту, а оно занято: там уже новый висит.

"Вешай, братцы, вешай! Вешай осторожно! Вешай, чтобы видел пассажир дорожный..."

"Есть наслаждение и в дикости лесов", писал Константин Батюшков. Во всем есть, если поискаться.

Скорую прислали выразить свое мнение по поводу огнедышащего убийства. Семья из трех человек - сын (лет двадцати, поспешно слинял), мама и папа - огнедышала, попив хмельного, да так, что стало огнедышать висячее ружье, надышавшись парами в последнем акте этой постановки.

Крошка-сын к отцу пришел, взял дробовик и заправил папе в живот. Папа остался в кресле.

Доктор сказал, что ничего подобного прежде не видел - чтобы по стенам, по потолку, брызгами, субатомными частицами. Картечью, небось?

- Ружье-то хоть оставил? - спросил доктор.

- Нет, с собой уволок. Да у меня точно такое же есть, - закричала жена, побежала к себе и принесла ружье.

- Прямо не верится, - приговаривал доктор, изучая притихшего папу.

- Что не верится? Что так стреляет? Смотрите!

Мама уперлась прикладом в плечо, спустила курок и разворотила папе грудную клетку.

Будь мой тесть не тестем, а нормальным больным, он обожал бы меня как доктора.

Я ведь очень люблю лечить. И я бы его полюбил. Он приезжал бы к Константинычу запросто, так, с дарами: медом и кроликами, да чтоб я послушал его трубочкой. И я бы еще подумал, уходить ли мне из поликлиники-больницы. А дочку его я знать не знал бы, получается. Вот ведь парадокс!

И вот жена заболела и ни хера не лечится. Я пакетики пересчитал: все на месте! Так. Устроил с утра летучку, в шесть ноль-ноль, и дочери заодно: профилактически.

Вот Ирина и говорит нечто такое: будь, мол, у Зураба Церетели настоящий, клинический диагноз, то своего Истинного Больного он ваял бы с ее папы. И запустил бы на Луну за неимением таких площадей в городах и селах. Не прибегая к ракетоносителю.

Заболевая, папа первым делом обматывал шарфами и платками голову. Я-то думал: откуда у жены эта привычка взялась отвратительная? Как увижу изоляционную обмотку с распухшим носом из-под нее - все понятно, шлялась без головы для красивости, по ветреным местам. Но нет, оказалось - от мамы.

А потом папа принимался пить таблетки, все подряд.