Array Array - Кузница милосердия

Почему-то она особенно негодовала на то, что не слышала.

Между прочим: ведь пирацию все же сделали! Поправилась! Выписалась! Вот так.

С появлением в свободном обороте настоек овса и боярышника поведение гостей и пациентов больницы все активнее разворачивалось в подражание песне "Обратите внимание на наше состояние". Вопреки любезному приглашению разделить их трогательное самолюбование, персонал подкладывал свинью. И не только им, а даже тем, кто вовсе не имел к больнице отношения, не знал о ней и не думал узнавать, и уж никак не рассчитывал в ней очутиться.

Вот, один ударился где-то, выпил - я не уверен в очередности событий; короче, заснул. Ехали, заметили, подобрали, привезли.

Он спит себе. Загрузили на каталку, повезли в рентгеновский кабинет фотографировать череп - на всякий случай, шишка же есть, да и пахнет противно. Так полагается. Отсняли. Череп - загляденье, такой бы каждому, ни трещинки, ни выбоинки. А раз такое дело, откатили его обратно в смотровую, в холодную, и там оставили спать, все так же на каталке. Проснется - пойдет домой. Побежит!

Сидеть же с ним рядом никто не будет? У врачей дела, у сестер - тем более. Вообще, в медицине есть железное правило: если привезли двоих, и один кричит, а другой молчит, то идти надо к молчаливому. Ну так и подошли же к нему! Теперь пора заняться крикунами.

Незнакомец успел подзамерзнуть, стал ворочаться и грохнулся с каталки прямо на каменный пол своим идеальным черепом. Каталка же, позвольте заметить, вещь не самая низкая, не детский стульчик. Пришли к нему часа через четыре, в порядке перекура, проведать. А он уже по температуре своего организма приближается к полу, на котором лежит.

Быстро поехали обратно в рентгеновский кабинет, сфотографировали череп - кошмар! кубик Рубика!

Ну, все дальнейшие услуги, которые ему оказывали, были сугубо ритуальными.

Началось разбирательство:

- Как-так?.. как прозевали черепно-мозговую травму?!...Во-о-о-от...

Никто и не зевал. Вот же снимок идеального черепа, без трещинки, без царапинки. Хорошо, не успели засунуть куда-нибудь.

Мне припомнилась история, которой хвасталась наша преподавательница инфекционных болезней, на пятом курсе.

Это была странная женщина. Я никак не мог ее определить. Светлая кубышка без особого возраста; сказать, что дура - нет, не могу, но контакт не ощущался. Что-то далекое. Потом я понял, что за выпученными базедовыми глазами скрывается безумие.

Она рассказала нам именно о прожарке и сожжении. К ней поступили какие-то женщины, приехавшие с неизвестной хворью из Индии, где они прикупили очень дорогие шубы. Масло масленое - меховые, конечно. Что-то очень редкое и роскошное.

Узнав, что шубы отправятся в печь на дезинфекцию, дамы закатили истерику. Но слушать их никто не собирался.

В этом месте рассказа преподавательница оживилась Глаза ее засверкали пуще прежнего, и я понял, какого рода вещи доставляют ей удовольствие. Дальше дословно:

"Мы отняли у них шубы и положили в специальную камеру. Вы представляете, какая там температура? Через какое-то время мы вынули оттуда огромный сплющенный ком. И мы стали прыгать, плясать вокруг него и петь разные песни".

Году, наверное, в 89-м, когда всякие разоблачения были очень и очень в цене, ко мне на прием явилась бабушка. Свои жалобы она начала с того, что назвалась жертвой сталинских репрессий. А я как раз закончил знакомство с "Архипелагом ГУЛАГ" и был настроен соответственно. Конечно, я сразу проникся к бабушке расположением. Я был готов сделать для нее все, что угодно.

- А старик-то мой, старик! - пожаловалась она. - Молодую себе завел!

Речь шла о человеке 70-летнего возраста. Как назвать то, что произошло дальше? Озарением? Клиническим мышлением? Не знаю. Я произнес очень правильную фразу, после которой стало ясно все.

- Вот вам таблетки, - сказал я. - Но только вы их ему не показываете.

- Думаете, может подсыпать что-нибудь? - охотно встрепенулась бабушка.

Я расслабился.

- Ну да, - я не стал ей возражать. - А перед этим загляните в желтое двухэтажное здание, которое во дворе.

Из двухэтажного желтого здания бабушка вернулась в сильнейшем раздражении. Мне пришлось перенаправить ее туда, но уже принудительно.

В общем, к иным мученикам совести надо присматриваться. Их, разумеется, много.

Но человек, который некогда явился ночью на еврейское кладбище, сделал себе обрезание и отправил обрезки в посылке Брежневу с припиской о том, что только что совершил политическую акцию - тот человек тоже мучился совестью.

В каждом человеке живет Зверь. Иногда это удав, иногда - волк, а бывает, что и киса.

Но чаще всего это - Свинья.

Свиней, вероятно, заставляют инкарнироваться в людей, что означает понижение в должности, наказание. И дальше астральная сущность так и катится под гору - пропащая душа в буквальном смысле этого слова.

Дело происходило в 1985 году, в Калининграде, где мы проходили врачебную практику. И мы показали себя настоящими врачами. Правда, основная демонстрация состоялась не в какой-нибудь больнице, а в общежитии. Причем сегодня, оглядываясь назад, я не вижу в этом общежитии ничего дурного. Самое обычное, ни в чем не виноватое питейное заведение.

Однако нам оно надоело. Практика, сколькими радостями она не сопровождается, вещь подневольная. Тебя заставляют сниматься с места и куда-то ехать, а там, на местности, еще и работать. Поэтому общежитие воплощало для нас систему принуждения в самом широком смысле.

Накануне отъезда случилось так, что в наших руках оказался ключ от соседней комнаты. Не помню, как это вышло. Наши товарищи уехали чуть раньше, сдали помещение комендантше, и комната считалась свободной, чистой и готовой к приему новых подневольных. Но ключ почему-то попал к нам. И мы, благоразумно опасаясь наказывать собственную, еще не сданную, камеру, решили отыграться на соседней.

По традиции, мы заправились коктейлем "Золотые Крылышки". Из чайника. В чайнике - три бутылки болгарского сухого вина, литр венгерского вермута, бутылка водки и бутылка ликера "Бенедиктин". Дальше не помню. Событий, конечно, не помню, ингредиенты помню. Частично могу восстановить по записке, которую мама нашла, когда разбирала мой чемодан: "Леха! Берем пять сухарей и один агдам для разгона". Потом взяли без пяти минут докторскими руками ключ и пошли в назначенное помещение.

Стекол мы не били, побоялись, но сметана в постелях была, и стул был привешен к люстре. Потом началась экспансия в коридор. Я лично (сожалею до сих пор) вылил ведро помоев в пианино, которое ежевечерне досаждало мне пытливым теньканьем. Потом в мужском сортире на третьем этаже была снята с петель дверь и выброшена в окно того же этажа, а в женском - разбита об колено раковина.