Анри Перрюшо - Жизнь Ренуара

Однако почитателей академической красоты в лице и фигуре этой женщины неизбежно коробило отсутствие идеализации. Ее живая и естественная красота казалась им шокирующей и непристойной. Раздражала и манера живописи. Один из апологетов салонной критики позволил себе сравнить «Обнаженную» с куском гниющего мяса, тронутого зеленью. Этому господину совершенно искренне казалось, что искусство Ренуара грубо и вульгарно, а его вкус низмен и безнадежно испорчен. Ему и в голову не приходило, что он избрал мишенью своих острот живопись, глубоко уходящую корнями во французскую почву. В зыбком трепете лессировок, в изяществе розового, сиреневого, зеленоватого и голубого не чудятся ли отзвуки нежного и хрупкого искусства Ватто, артистичности Фрагонара, художественной тонкости Шардена, темпераментности Делакруа, воздушной легкости Коро?

«Не следует из любви к прогрессу совершенно отрываться от веков, которые нам предшествовали…» «Только в Лувре есть чему поучиться». «Когда я гляжу на картины старых мастеров, то кажусь себе карликом рядом с ними. И все же, думаю, среди моих работ найдется достаточно таких, которые обеспечат мне место в ряду художников французской школы. А я очень люблю эту школу – ясную, обаятельную и представленную такими великолепными мастерами… И столь бесконечно далекую от всякой шумихи!» «Я не придумал ничего нового, это какое-то продолжение искусства XIII века…»

Эти высказывания Ренуара, взятые из его бесед и писем, неопровержимо свидетельствуют о самом пристальном изучении им и наследовании высоких традиций французской художественной культуры, которой он был обязан очень многим. Но, впитывая в себя достижения искусства Франции прошлого, Ренуар понимал этот процесс как возведение фундамента собственного творчества и потому всегда оставался враждебен малейшему проявлению эпигонства. Он прекрасно понимал, как мало имеет общего с французской культурой спекулятивный ретроспективизм официального искусства. «Любопытнее всего, что героическая живопись Салона не имеет ничего общего с подлинно французской традицией. Есть ли какая-нибудь связь между Мейссонье и Кормоном или Ватто! », «Я за Ватто, против месье Бугро!»

Осознание своей причастности к генеалогическому древу французской художественной культуры, творческое отношение к наследию прошлого – неотъемлемые черты каждого из импрессионистов. Ни одно художественное течение XIX столетия не опиралось в своих исканиях на столь прочное и широкое основание.

Но интересы Ренуара и его соратников отнюдь не замыкались рамками искусства Франции, и мы легко можем проследить, с какой жадностью художники воспринимали все, чем могла обогатить их художественный опыт европейская культура в целом. Ренуар, например, обожал Рубенса, полнокровное, жизнелюбивое искусство которого оказалось на редкость созвучным его вкусу и темпераменту. Античность, творения Рафаэля, открывшиеся ему уже в зрелые годы, пробудили в нем желание обрести в современности чувство ясного, гармонического покоя, естественного и свободного бытия человека в мире. В какой-то степени это предопределило черты торжественности, которые несколько неожиданно возникли в его интимизированном и лирическом искусстве, – «Зонтики», «Танец в Буживале», «Большие купальщицы».

Одна из очаровательнейших черт ренуаровской живописи – это пристрастие изображать состояния переходные, в коих отсутствует определенность настроения и действия, что позволяет дразнить воображение зыбкостью и неустойчивостью чувств, возможностью неожиданного поворота событий. В картине «После завтрака» запечатлен момент, когда беседа за столом на какое-то мгновение оборвалась. В образовавшейся паузе как бы перемешались между собой сразу несколько эмоциональных интонаций: это и переживание уже услышанного, и ожидание продолжения оборванной мысли, и много других чувств, о которых можно лишь догадываться, смутных и неопределенных, но обладающих магической способностью очаровывать и увлекать.

Умение сказать вскользь, как бы намеком, причудливо переплести ясное и неясное, сказанное и недоговоренное, уже происшедшее и лишь ожидаемое – одна из ярчайших сторон чисто ренуаровской чувственности восприятия, делающей рожденные им образы необыкновенно живыми и манящими.

Эта особенность сохраняется и в портретном искусстве Ренуара. Интерес к тонким движениям души, к легким, едва уловимым оттенкам настроения в значительной мере предопределил и выбор объектов для портретирования. В этом смысле явный перевес оказывается на стороне детей и женщин, в чьих чертах Ренуар в изобилии находил все, что было созвучно его восприятию человека. В лицах детей и хорошеньких женщин его привлекали мягкость черт, лучистый свет глаз, безоблачность и улыбчивость, сердечная простота и игривая кокетливость – все, из чего складывается лирическое прочтение личности. В любом ренуаровском портрете (все равно, мужском или женском) анализ неизменно уступает быстрому впечатлению и живому, непосредственному отклику на него. Его в первую очередь занимает игра оттенков.

Как вспоминает Воллар, «…на просьбу написать мадам Л. он ответил, что не умеет писать хищных зверей», ибо неизменно предпочитал писать модели, близкие ему эстетически и духовно. Такой была Жанна Самари, известная актриса «Комеди Франсез». Молодая, красивая, обаятельная, женственная, с живыми блестящими глазами, она прямо-таки была создана для ренуаровских полотен. Недаром Ренуар писал ее трижды. На всех этих портретах ее манера держаться проста и естественна. Она не позирует, а словно беседует с художником, готовая вот-вот улыбнуться или вставить слово. Во всем ее облике светится приветливое внимание и доброжелательность. Ничто даже намеком не выдает, что перед нами прославленная актриса, лучшая во Франции исполнительница ролей мольеровского репертуара. На замечательном портрете из ГМИИ им. А. С. Пушкина ее лицо, обнаженные плечи и руки почти так же светоносны, как и розовый фон, на котором они написаны. Но они не сливаются с ним. Золотистые волосы, синее сияние глаз и зеленые переливы платья как бы отделяют ее от этого цветного марева. Портрет написан сочетанием мелких вибрирующих и широких пластичных мазков, позволивших Ренуару вплавить в живописную поверхность десятки разнообразнейших оттенков цвета. Матовая кожа рук, плеч и лица подернута неясной пеленой рефлексов, самой своей трепетностью заставляющих безошибочно почувствовать живое тепло человеческого тела. Силуэт фигуры почти погашен. Нет ни одной четкой линии. Все зыбко, неуловимо и подвижно. Ренуара по праву называют певцом розового и зеленого. В портрете Жанны Самари он создал из этих красок целую поэму, используя, казалось бы, самые невозможные и рискованные цветовые комбинации. Зеленый и розовый – эти два дополнительных, а следовательно, и контрастных цвета неизбежно должны были свести колорит портрета к диссонансу. Но кисть Ренуара как дирижерская палочка: взмах – и расстроенные звуки сливаются в чудесную успокаивающую и гармоничную мелодию. Ренуар обладал великолепным чувством цветового равновесия, и именно это сделало его замечательным живописцем.