Алексей Лампе - Мой дневник. 1919. Пути верных

К тему же у них были и мои деньги – было на что предпринять что-либо. Очень горько и грустно терять наши вещи, собранные упорным трудом, – очень бы мне хотелось сохранить ящики с мелочами, книгами, фарфором и т. д. Это основа всего, все остальное можно восстановить.

Ну да что же делать. Если судьба, то мы уже нищие – письмо от 2 февраля 1919 г.

А сам Дренякин на советской службе и должен был идти на фронт, но отделался по болезни – вот беспринципные они люди, а ведь мы могли с ним повстречаться.

Получил письмо от А.И. Чернова, но от… 25 августа 1918 года, т. е. в день, когда я представлялся Алексееву. Спичка в письме оговаривает, что допускает возможность моего отъезда из Харькова. Куда? Осторожность мешает ему писать.

Получил письма и от моего Пахоменко от января 1919 г., он пишет, что сдал мои вещи Вере, а кровать осталась у Кампера – вот кто первый большевик, начавший грабеж моих вещей. А Пахоменко остался верен себе, славный он человек.

Осталась верна себе, как это ни удивительно, и Олечка – получил от нее два страшно нежных письма.

31 июля (Царицын).Мне лучше сегодня, температура опустилась на 36,4.

Невольно раздумался о нашей судьбе – несомненно, наши вещи погибли, погибли в городе, где своевременно развезенные по одному, по родным корзины и сундуки были бы легко спасены.

Воображаю, как обращались «товарищи» с вещами при переноске их в сарай. Ведь шкаф, буфет, письменный стол и т. д. – все было полно вещами, как все это ломалось, как пропадали при переноске не только мелочи, но и крупные вещи. Ведь у нас и в нормальное время укладчики умудрялись воровать.

Таким образом все попало в сарай, по-видимому без ведома Веры и Николая, которые и потом не дали себе труда сведения сообщить. Дренякина пишет уже Тате. Словом, надо решить, что у нас пожар и все вещи сгорели дотла. Но как трудно это, как обидно. Вера, Николай и спичка ничего не могли сделать. Обидно, но сейчас я бессилен, если меры не были приняты – все уже погибло и с моими вещами погибли и вещи В.М. Мельницкого.

Обидно до крайности. Н. Мельницкий сидит в Совдепии, между тем А. Чернов служит в ученом комитете, В. Ермоленко в Иностранном управлении или что-то в этом роде, когда закончится гражданская война, «когда мы возродим Россию» – все они может и лишатся, а может и не лишатся и останутся со своим имуществом, а я за то что я не признал и не подчинялся Советской власти, за то что всем сердцем отдался борьбе за Россию, сразу, без рассуждений, я останусь нищим, без дома, всего, что всю жизнь было дорого. Разве это справедливо, разве не надо что-либо сделать. А что же сделает наше несчастное и измученное государство и его будущее правительство, ведь нас все больше и больше и как нас всех удовлетворить?

По-видимому, мне остается «моральное удовлетворение» и нищета. А как жалко, до боли жалко всех дорогих вещей, попавших в руки красных хамов. Не взять ли полк – все душу отведешь. Может, как сделал Штейфон и Витковский – может, что и выйдет.

Все же хочется мстить.

У нас в армии плохо. Конница Буденного, которая по словам экстренного сообщения, вышедшего из-под пера Главковерха, настолько нас потрепала, что на военный совет были собраны командиры корпусов, было решено, что армия дальше наступать не может, необходимо подкрепить 6-й дивизией (собранной) из тыла и ждать пополнений. В таком духе Врангель послал телеграмму Деникину, и сегодня или вчера вечером должен вернуться сюда. В частности, 4-й конный корпус совершенно небоеспособен, Сводно-Горская дивизия слишком «впечатлительна», а 1-я конная имеет 500 сабель.

Астраханское направление съедает у нас целых две дивизии – Астраханскую Савельева и 3<-ю> Кубанскую Мамонова – я считаю, что Астрахань надо ликвидировать во чтобы то ни стало и тогда, перебросив наши силы через Волгу, совместно с уральцами идти на север, также все равно ничего не выйдет. Военное искусство даже в гражданскую имеет свои неизменные законы.

Возвращаясь к старому. Я немного жалею, что получил известия о вещах, да еще в общем неопределенное по смыслу отношения Николая и Веры. Это испортит, и быть может, напрасно, мое доброе и сердечное отношение к ним.

Я все жду Веру. Во время болезни я не раз как бы слышал ее голос, все ждал.

Ну, ставлю крест на вопросе о вещах – тысячи людей потеряли имевшиеся, надо терпеть.

1 августа (Царицын).Я безусловно поправляюсь – температура с утра 36,4, а вчера вечером дошла только до 37,2. Если с даты «очень редкого случая», со мной был просто «редкий случай» третьей вспышки, то надо полагать, что числа 10-го мы уедем в Новороссийск, очень хочется поскорее повидать Женюшку. Обрадуется ли она? Купил ей шоколаду, которого здесь почему то такая масса, что продают на улицах шоколад швейцарский, вот и пойми, откуда он.

По вечерам теперь, слава Богу, Тата ходит на воздух, отсидев у меня бессменно 31 сутки. Дежурит у меня сестра Козловская, вдова поручика, умершего всего только 30 июля от комбинаций с мозговой болезнью, бывшей у него, как у летчика, после тифа. Бедная женщина, жаль ее, очень тоскует, всю войну была с мужем на фронте, не видала 2 года дочь, которая находится в Петрограде.

Какой припадок безумной тоски, злобы и ярости был у меня вечером за мои вещи – я вспомнил нашу квартиру на Лиговке, и думал, что скорее успокоюсь. Тате не говорил, может, она переживает тоже, тогда лучше бы сказать и потосковать вместе, если она успокоилась раньше меня – тогда я поступил правильно.

2 августа (Царицын).35-й день болезни, 31-й лежа в кровати. Брр… Как надоело.

Впечатлений никаких, жизнь проходит как-то около, касаясь лишь небольшим краешком в виде нерегулярного чтения газет, из которых я продолжаю делать интересующие меня вырезки [127] Каждая книга дневника сопровождается значительным количеством тематических газетных вырезок. В более поздних книгах вырезки систематизированы и даются в качестве приложений к книге дневника. В некоторых книгах размер этих приложений существенно превышает объем дневника. . Между ними есть небезынтересные, как, например, «Основные положения ген. Деникина».

В ней видно ясно, почему Деникин вопреки своему Особому совещанию признал Колчака. Сейчас все валится на его голову – «Я тут не начальство, моя хата с краю».

Это типично для людей… со слабой волей.

Но, в общем, считаясь с фактами, а главное личностями, это можно приветствовать. По-моему, с Корниловым было бы тяжелее, и мы давно, находясь под флагом старой Учредиловщины, были бы подобно Уфимской директории, пережить государственный переворот. Но с характером Корнилова и ввиду отсутствия людей, равных ему по характеру, все бы положение сильно осложнилось.