Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Среди многочисленных упреков, брошенных мне в последние месяцы, была высказана также и та мысль, что мне следовало бы уже уйти с поста посланника в Румынии, раз мои предписания в Вене систематически отклонялись. Эти упреки основаны на совершенно неверном представлении о компетенциях и ответственности. Подчиненный обязан описывать положение таким, каким он ёго видит, и предлагать то, что ему кажется правильным, но ответственность за политику лежит на министре иностранных дел. Получился бы невероятный абсурд, если бы каждый посланник подавал бы в отставку, как только его предположения отвергались. Если бы все чиновники, недовольные отношением своего начальства, подавали в отставку, то им, может быть, только и пришлось бы делать, что оставлять службу.

Шпионаж и контршпионаж в эту войну конечно же процветали. В Румынии им особенно упорно занимались русские. В октябре 1914-го разыгрался весьма печальный для меня инцидент. Я ехал в автомобиле из Бухареста в Синайю, и моя вализа [10] Вализа (от фр . valise postale «почтовый мешок») – сумка, пакет, конверт дипломатического курьера, пользующаяся неприкосновенностью. , полная документов политического значения, была, по ошибке моего слуги, не положена внутри автомобиля, а привязана сзади. По дороге она была отрезана и украдена. Я немедленно приложил все старания вернуть ее, но это удалось мне только спустя приблизительно три недели и стоило больших денег. Ее нашли в амбаре одного крестьянина, и из нее, по-видимому, не пропало ничего, кроме папирос. Но после занятия Бухареста нашими войсками в квартире Братиану были найдены копии и фотографические снимки всех моих бумаг.

Сейчас же после утери вализы я предложил уйти в отставку, но император отклонил мою просьбу.

Опубликованная Бурианом «Красная книга» Румынии, содержащая в себе выдержку из самых существенных моих докладов, дает довольно ясную картину отдельных периодов того времени в связи с возрастанием угрозы войны. Поражения, которые претерпела Румыния, сначала как будто оправдали тех, кто предостерегал против преждевременного выступления. Но для выяснения общего тогдашнего положения необходимо отметить, что за последнее время до вступления Румынии в войну в этом государстве было всего лишь две партии: враждебная нам, желавшая немедленного объявления войны, и «дружественная», говорившая, что время еще не созрело, и советовавшая подождать, пока мы достаточно не ослабеем.

В эпоху наших успехов царствовала эта «дружественная партия». К ней, кажется, принадлежала и королева Мария. Она с самого начала войны стояла за то, чтобы «бороться на стороне Англии», так как всегда чувствовала себя только англичанкой, но, по-видимому, в последнюю минуту сочла, что Румыния выступила слишком рано. За несколько дней до войны я был приглашен к ней к прощальному завтраку, что было довольно любопытно, так как мы знали, что через несколько дней мы будем врагами. После завтрака я воспользовался случаем сказать ей, что также осведомлен об общем положении, но что болгары будут в Бухаресте раньше, чем румыны в Будапеште. Она продолжала разговор совершенно спокойно, так как вообще у нее была натура открытая, переносившая также и правду. Через несколько дней наша цензура перехватила письмо одной придворной дамы, присутствовавшей за этим завтраком, и отнюдь не предназначавшееся для наших ушей. Письмо описывало «Dejeuner excellent» и содержало мало лестного для меня.

Королева Мария никогда не теряла веры в конечную победу. Возможно, что она не всегда была солидарна с Братиану во всех пунктах его тактики, но война с нами всегда входила в ее программу. Она держала голову высоко даже в тяжелое время уничтожающих поражений. Одна из ее приятельниц впоследствии рассказывала мне, что в то время, когда наши войска надвигались на Бухарест с юга, с севера и с запада, когда земля дрожала от беспрерывных взрывов снарядов, она готовилась к отъезду совершенно спокойно, вполне уверенная, что вернется как «королева всех румын».

Мне рассказывали, что занятие Бухареста совершенно сломило Братиану и что утешала и ободряла его именно королева Мария. Английская кровь сказалась в ней до конца. Когда мы заняли Валахию, я получил совершенно точные сведения о том, что она послала из Ясс телеграмму королю Георгу, испрашивая на будущее поддержки для своего «маленького, но храброго народа». Когда мы впоследствии подписывали Бухарестский мир, то на меня было произведено сильное давление с тем, чтобы лишить королевскую чету престола. Конечно, общее положение от этого ничуть бы не изменилось, потому что после победы Антанта снова вернула бы им его. Но я боролся с этими пожеланиями не на этом основании, которого не мог предвидеть, а по другим мотивам, которые излагаю ниже, – хотя отдавал себе отчет, что королева Мария останется навсегда враждебной нам.

Объявление Румынией войны поставило всех австро-венгров и немцев в тяжелое положение. Я сам был свидетелем зрелища многих друзей из австро-венгерской колонии, грубо подгоняемых на улицах румынскими солдатами и затем заключенных в тюрьму. Мне пришлось видеть дикие и отвратительные охоты за неповинными мирными жителями, и эта жестокая игра длилась в течение многих дней.

В Вене все граждане неприятельских держав оставались на свободе. Когда я был министром, то мне пришлось принять на короткое время репрессивные меры против румынских граждан – и я велел тогда же сообщить об этом румынским властям в Яссы. Я это сделал потому, что не находил другого средства для облегчения наших бедных пленных, которых румынское правительство всюду таскало за собой; как только я узнал через одну иностранную державу, что с ними стали лучше обращаться, я тотчас же велел освободить своих заложников.

Когда мы появлялись в окнах или в саду посольства, то толпа бросала нам в лицо оскорбления и издевательства, а при отъезде на вокзал, когда я обратился к одному молодому служащему за справкой, он повернулся ко мне спиной.

Спустя полгода победная война вынесла нас, и мы прибыли туда снова. Я вернулся в Яссы с целью заключить мир. Снова мы стали предметом общего любопытства, но уже другого сорта. В театре нас встречали овациями, и я не мог пройти по улицам без сопровождения целого сонма поклонников. Жестокость к беззащитным – и раболепство перед власть имущими! Другим народам все же свойственны и более благородные черты.

Итак, в описываемое мною время, посольство и около ста пятидесяти членов колоний были интернированы; среди нас было и очень много детей. Мы пережили десять крайне тяжелых дней, так как нам не было ясно: выпустят нас или нет. Никогда не забыть впечатления, произведенного тремя налетами цеппелинов на Бухарест в прекрасные и ясные лунные ночи.