Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Зимой 1917 года со стороны Италии раздался легкий стук: на какие территориальные уступки пошла бы двуединая монархия? Запрос этот исходил не от итальянского правительства, а от частного лица, и был передан мне дружественной державой. Дать верную оценку таким выступлениям, разумеется, чрезвычайно трудно. Возможно, конечно, что какое-нибудь правительство пользуется услугами частного лица для того, чтобы пойти на первый шаг – да раз оно решается вступить в такие переговоры, то оно обязательно так и сделает, – но не менее вероятно, что какое-нибудь лицо, не получившее на это никакого полномочия и без ведома своего правительства, предпринимает такой шаг самолично. За время моего министерства мне пришлось иметь дело с несколькими случаями последнего типа.

Я всегда стоял на той точке зрения, что к таким попыткам нащупать почву для мира следует относиться хотя и очень осторожно, но дружелюбно – даже если их официальный генезис и не поддается априорному доказательству. Но в данном случае было ясно, что Италия безусловно и не хочет, и не может оторваться от своих союзников. Ведь если бы даже у нее и возникли такие намерения, выполнение их должно было бы привести к конфликту с Англией, которая ставила себе целью отнюдь не осуществление итальянских чаяний, а поражение Германии. Итак, о сепаратном мире с Италией – об отпадении ее от ее союзников – нечего было и думать. Общий же мир был достижим лишь при условии соглашения между западными державами и Германией.

Единственной целью данного запроса могло, следовательно, быть лишь констатирование степени нашей усталости. Если бы я ответил, что я готов отдать ту или другую область, то это было бы понято как достаточный показатель нашей прогрессирующей слабости. К миру мы бы нисколько не приблизились, а, напротив, лишь отдалили бы его от себя. Поэтому я ответил с большой предупредительностью, что двуединая монархия не преследует никаких завоевательных целей и что она готова вступить в переговоры на основе довоенного положения. На это не последовало никакого ответа.

Впоследствии, после падения Центральных держав, мне передавали (правда, не из компетентного источника), что моя тактика была совершенно неправильна, потому что в то время Италия готова была отколоться от своих союзников и заключить с нами сепаратный мир. Но дальнейшие сообщения по этому поводу доказывают всю неправдоподобность такого утверждения. Сейчас уже, в общем, нетрудно констатировать, что за все время войны не было ни одного момента, когда Италия хотя бы только помыслила отказаться от своих союзников.

В последние дни февраля 1917 года произошло любопытное событие: 26 февраля ко мне явился один господин, представивший мне доказательство, свидетельствующее, что он является полноправным представителем одной нейтральной державы. Он сообщил мне, что ему поручено дать мне знать, что воюющие с нами державы, или, во всяком случае, одна из них, готовы заключить с нами мир, и что условия этого мира будут для нас благоприятны. Он особенно подчеркивал, что об отпадении Венгрии или Чехии от двуединой империи не будет больше и речи. Мне было предложено, в случае готовности пойти навстречу этому предложению, немедленно сообщить мои условия тем же путем, причем мне было предложено иметь в виду, что это предложение враждебной державы потеряет всякое значение, если только оно станет известным третьей державе, дружественной нам или той.

Мой собеседник не мог сказать ничего большего, но из последних слов следовало, что предложение исходит от одной из неприятельских держав без ведома других.

Я ни минуты не сомневался в том, что дело идет о России, и мой собеседник подкрепил мое предположение, хотя он определенно подчеркнул, что утверждать этого он не может. Пользуясь посредничеством одной нейтральной державы, я немедленно, то есть 27 февраля, ответил, по телеграфу, что Австро-Венгрия, конечно, готова тотчас же прекратить дальнейшее кровопролитие и что она не желает извлекать из мира никакой выгоды, потому что, как мы уже не раз подчеркивали, мы ведем лишь оборонительную войну. Я обращал при этом внимание на то, что несколько неясная формулировка запроса не позволяет понять, обращается ли данная неприятельская держава только к нам или ко всем союзным с нами державами, причем я особенно подчеркивал, что мы от них неотделимы. Я прибавлял, что готов, однако, предложить свои услуги в качестве посредника в том случае, если держава, обращающаяся к нам, согласна вступить в переговоры со всеми нами. Я гарантировал соблюдение тайны, заявив, что нахожу излишним оповещать наших союзников о полученном предложении до разрешения моего недоумения. Момент для этого наступит тогда, когда положение выяснится.

9 марта на это последовал дальнейший ответ, в котором наша точка зрения, по-видимому, принималась, но на вопрос о том, идет ли речь о мире с нами только или также и с нашими союзниками, прямого ответа дано не было. Желая как можно скорее добиться полной ясности и не терять ни минуты времени, я немедленно ответил, что я прошу неприятельскую державу командировать доверенное лицо в нейтральное государство, куда я со своей стороны тотчас же направлю нашего представителя, при чем прибавил, что надеюсь, что эта встреча приведет к благотворным результатам.

На эту вторую телеграмму я уже больше ответа не получал. 7 марта царь был свергнут с престола. Очевидно, с его стороны дело шло о последней попытке спастись – вполне возможно, если бы она имела место на несколько недель раньше, то судьба не только России, но и всего мира приняла бы другой оборот.

Русская революция поставила нас в совершенно новое положение. Но все же оставалось несомненным, что наибольшее число шансов заключения мира лежит на востоке, и все наши усилия были направлены к тому, чтобы использовать первый удобный момент для заключения мира, который царь не успел закрепить.

Весна 1917 года ознаменовалась подводной войной и всеми надеждами, возлагаемыми немцами на ее успех и на связанную с ним перемену общей конъюнктуры. Летом того же года выяснилось, что хотя подводная война не осуществила всех порожденных ею надежд, она все же доставляет Англии много забот. В это время в Англии царила большая тревога относительно того, можно ли парализовать подводную войну и как это лучше сделать. До тех пор, пока новые средства войны не были еще испытаны, англичане не могли быть уверенными в том, что они окажутся достаточными; несомненный успех истребительных орудий и эффект от сопровождения торговых судов военными выяснились только в течение лета. Итак, весной стали поступать чрезвычайно благоприятные сведения об английских и французских делах.