Владимир Лазарис - Три женщины

Маня не верила своим ушам. Она даже забыла, что находится в тюрьме.

После исповеди Зубатова Маня начала ждать допроса, как свидания. Впрочем, допросы уже и стали по сути свиданиями. Зубатов разговаривал с Маней на равных, обсуждал с ней разные темы, давал ей книги, стоявшие в кабинете.

— Говорят, тюрьма, в которой можно читать, уже не тюрьма, — заметила Маня.

— А некоторые и на воле живут, как в тюрьме, сами того не замечая. Видите ли, Мария Вульфовна…

— Маня. Меня все так зовут.

— Очень хорошо. Видите ли, Маня…

— А как мне величать вас? — перебила она.

— Разве я не сказал? Сергей Васильевич. Берите книги, Маня. Возьмите, вот эту о терроре и эту об английских тред-юнионах*.

Потом Зубатов спрашивал Маню, что она думает о прочитанном, высказывал свое мнение.

Однажды прямо в кабинете Зубатова Маня раскрыла книгу на заложенной им странице и прочитала вслух следующий отрывок:

«В борьбе за социальные права рабочих тред-юнионы уже многого добились: создали пенсионные фонды помощи работающим матерям, школы, сеть клубов, библиотек-читален».

— А ведь все это можно сделать и у нас, — посмотрела она на Зубатова.

— Вы совершенно правы. Вот я и хочу помочь вам в этом. Россия должна обрести иной облик, должна избавиться от нищеты, невежества, поголовного пьянства. Но для этого России нужна не революция.

— Что же нужно России?

— Просвещенная монархия. В переписке с Вольтером Екатерина писала, что интересы народа всегда совпадали с интересами самодержавной власти и русские монархи неизменно заботились о народе. Вы никогда не обращали внимания, как на Руси называют монархов? «Царь-батюшка», «царица-матушка». Они-то и родители, и радетели.

— Откуда же, по-вашему, сейчас такое недовольство царем-батюшкой? — не сдавалась Маня. — Почему так много молодежи идет против царя?

— Молодежь не идет — ее ведут, — улыбнулся Зубатов. — Но дело не в царе, а в чиновниках — бюрократах и крючкотворах. Вот, кто угнетает народ. А народ, он безграмотен, наивен, доверчив, его можно привлечь на свою сторону любыми посулами. Русский народ привык тащить на своем горбу все невзгоды, не теряя надежды на лучшее будущее. Вот мы с вами и боремся за то, чтобы оправдалась его надежда.

— Вы говорите «народ», а сами-то хоть раз молоток в руках держали? — съязвила Маня.

— Помилуйте, Манечка, зачем мне молоток, если Бог наградил меня способностью понимать нужды других людей. Мое орудие — слово, мое призвание — «Глаголом жги сердца!». Глаголом, Манечка, а не бомбами! Взгляните, — Зубатов пошарил среди бумаг и достал скомканный листок. — Простой рабочий Федор Слепов после наших с ним бесед создал в Москве Общество взаимопомощи рабочих механического производства. Он даже стихотворение мне написал. Вот, послушайте:

Зубатов посмотрел на Маню.

— Не Пушкин, — фыркнула она.

— Зато от души.

— Давно хотела у вас узнать, вы что, наши беседы потом записываете? — помолчав, спросила Маня.

— Господь с вами! Они остаются между нами.

— Вы говорите правду?

— Я всегда говорю правду.

Маня осмотрелась и увидела на одной из полок словарь «Идиш-русский», а рядом — книгу «Еврейские обычаи».

— Вы — еврей?

Зубатов расхохотался.

— Нет, я не еврей. Но разве это мешает нам понимать друг друга? По-моему, монотеистические религии не столько разъединяют людей, сколько объединяют. У евреев — Йехова, у христиан — Иисус, у мусульман — Магомет, а ближнего возлюби у всех у нас. Не так ли?

Книгами и разговорами Зубатов постепенно навел Маню на мысль, которая раньше никогда ей и в голову не приходила. Если создать тред-юнионистское движение на русский лад, чтобы оно занималось не политическими, а экономическими проблемами, в нынешнем правительстве, пожалуй, найдутся министры, готовые помочь такому движению. Зубатов тщательно обсудил с Маней мысль, которую она искренне считала своей, не преминув отдать должное женской мудрости. Он говорил таким тоном, что, хоть убей, нельзя было заподозрить насмешки. Нарисовал завораживающую картину новой России, где миллионы рабочих собираются под знамена пока еще безымянного движения.

Он уверял, что не составит труда найти в правительстве поддержку новому движению. Министры пойдут на это не из любви к рабочим, а из страха перед революцией. Эти министры панически боятся гильотины. И когда они осмыслят Манину идею о создании нового движения, они поймут, что таким путем можно отдалить революцию лет эдак на тридцать, а то и на все пятьдесят, и ухватятся за эту идею как утопающий за соломинку.

— Я вот только не знаю, — разогнал Зубатов рукой дым от папиросы, — найдутся ли среди революционеров люди, которые откажутся от своей борьбы ради того, чтобы войти в руководство совсем нового движения, деятельность которого принесет плоды не завтра, не послезавтра, а возможно, и не при их жизни.

«Зубатов (…), — вспоминает Маня, — мельком назвал имена разных людей, с которыми, по его мнению, мне стоило установить связь после освобождения. Он предположил, что эти люди с наибольшей готовностью согласятся поддержать создание тред-юнионистского движения».

— А вы соберите арестованных бундовцев, предложите им этот план, и посмотрим, кого он воодушевит, — посоветовала Маня.

— Вы, Маня, умница. Я так и сделаю, — улыбнулся Зубатов.

Зубатов вызвал бундовцев, и не успели они покинуть его кабинет, как между ними начались яростные споры. Ветераны БУНДа видели в Зубатове провокатора, а молодые — чуть ли не Мессию. «Лже-Мессия», — твердили ветераны. «Пусть так, но с идеями, очень полезными для еврейского рабочего класса», — парировали молодые. Спорили они и в присутствии Зубатова, забывая в пылу дискуссии, что перед ними сидит жандарм, который пристально наблюдает за ними и тщательно изучает их характеры. Это был знаменитый «спектакль Зубатова», где он был и автором, и режиссером, и исполнителем главной роли, а остальные — статистами.

После подобных «спектаклей» Зубатов обычно вызывал Маню и рассказывал ей о ее товарищах, открывая в них такие черты, о которых она никогда и не подозревала. Она начала смотреть глазами Зубатова и на себя, и на будущую борьбу за дело еврейского пролетариата.

«Зубатов мне сказал, что передает в Департамент полиции менее одного процента имеющейся у него информации, потому что, по его словам, полиции важно арестовывать революционеров, а ему — следить за развитием революционного движения», — писала Маня.