Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

В возражениях некоторых оппонентов я вижу нечто вроде “культа личности”, быть может правильнее будет сказать – потребительское отношение. Гипертрофируется мое возможное значение, при этом я рассматриваюсь только как средство решения каких-то задач, скажем правозащитных. – “Тоталитарное мышление”.

Мне кажется, что жизнь по своим причинным связям так сложна, что прагматические критерии часто бесполезны и остаются – моральные.

Бросается также в глаза, что оппоненты обычно говорят только обо мне, как бы забывая про Люсю. А ведь мы с Люсей голодали оба, рисковали оба, оба не очень здоровые, немолодые, еще неизвестно, кому труднее. Решение наше мы приняли как свободные люди, вполне понимая его серьезность, и мы оба несли за него ответственность, и только мы. В каком-то смысле это было наше личное, интимное дело. Наконец, последнее, что я хочу сказать. Я начал голодовку, находясь “на дне” горьковской ссылки. Мне кажется, что в этих условиях особенно нужна и ценна победа. И вообще-то победы так редки, ценить надо каждую!

Я сказал Люсе – возвращаемся на нашу основную позицию: если ГБ не хочет нашей смерти, оно рано или поздно отпустит Лизу, если наоборот – ну что ж, у них и без голодовки масса вариантов. На радио все дни очень много о нашей голодовке:

1) обращение Хейга, 2) решение американского Сената (от имени американского народа), 3) обращение 20-ти американских лауреатов Нобелевской премии к ученым и правительствам, 4) обращения французских, норвежских ученых, 5) статьи во многих газетах США и Европы, включая ФРГ, 6) дельные передачи на СССР Голоса Америки, Би-би-си, Немецкой волны, 7) в четверг Люся слышала обращение к Брежневу Э. Габуджиани (коммунист, мэр Флоренции) – от своего имени и от имени народа Флоренции!»

БА:

В дни «Лизиной голодовки» я, как и другие друзья, почти каждый день приходил на улицу Чкалова, квартира 68 (а приехавшая из Ленинграда Наталья Викторовна Гессе жила там постоянно). Тогда удалось наладить прямой контакт между Лизой Алексеевой и Президентом АН СССР А. П. Александровым. Помню, идем мы с Лизой на Центральный почтамт отправлять Анатолию Петровичу очередную телеграмму, а за нами в десяти метрах следуют трое мужчин. И стоят в сторонке, пока телеграфистка принимает весь этот совершенно «антисоветский» (по ИХ меркам) текст. А на следующий день утром Евгений Михайлович Лифшиц (соавтор знаменитого курса теоретической физики Ландау и Лифшица), спасибо ему, сообщает мне, что телеграмма действительно легла на стол Александрова. Позже он сказал, что информацию ему под великим секретом давала его добрая знакомая личная секретарша Президента Академии наук.

В течение нескольких дней эволюция Анатолия Петровича была от переданного через секретаршу 4 декабря «Пусть сама едет в Горький и расхлебывает, что заварила» до личного разговора по телефону 8 декабря, когда он сообщил Лизе, что вопрос решается на высшем уровне. Как Лиза плакала, получив первый ответ! Это было на тринадцатый день голодовки, положение представлялось безнадежным. В Горький Лизу не пускали, и академик Александров это хорошо знал. Но вечером того же дня она последовала его совету и «поехала в Горький». До Ярославского вокзала ее провожал Юра Шиханович. Там к ним подошли агенты. Юре хорошо с матюгами пригрозили (в 1983 г. он все-таки был арестован, формально – за «Хронику», а в сущности – за помощь Сахаровым), а Лизу посадили в машину и увезли на Щелковское шоссе километров за тридцать, где высадили, а сами встали в стороне. Оттуда она своим ходом (на попутке, а потом на метро), но с «хвостом» все тех же спортивных мужчин (в метро пригрозили: «На рельсы сбросим») добралась домой и, конечно, сообщила о случившемся корреспондентам. На следующий день все радиостанции говорили об этом не очень умном совете «ехать в Горький», данном президентом Академии наук СССР. Не знаю, не буду гадать, что это были за игры и на каком уровне, но знаю, что речь шла о жизни или смерти академика Сахарова, Елены Георгиевны, Лизы да, кто знает, может быть, и о судьбе всей страны.

Не исключено, что каждая победа Сахарова что-то, хотя бы немного, сдвигала на самой вершине пирамиды власти в СССР, сдвигала в сторону будущих преобразований. Но страшно вспомнить, как его не понимали в те дни голодовки 1981 г., как осуждали Елену Георгиевну и Лизу, как опасно было это непонимание и осуждение. Насколько по-человечески естественной и необходимой была эта голодовка, многие осознали позже. А тогда было очень трудно.

На имя Президента АН СССР Анатолия Александрова приходило множество обращений из-за рубежа с просьбой не допустить гибели Сахарова. А члены Академии наук Франции Луи Мишель и Жан-Клод Пекар специально прилетели в Москву и, помимо очень настойчивых переговоров с руководством АН СССР, оперативно давали информацию об этих переговорах иностранным корреспондентам в Москве, что в сложившейся критической ситуации было очень важно. Редчайший случай, обычно западные ученые не хотят общаться с западными журналистами.

Обращались к А. П. Александрову и советские коллеги. В Президиуме Академии проходили совещания с участием представителя Юрия Андропова – Председателя КГБ СССР. Представитель успокаивал, уверял, что КГБ «контролирует ситуацию». Однако было ясно, что при сложившейся в Кремле на тот момент расстановке Андропов не может взять на себя эту ответственность – уступить Сахарову. Как уже говорилось, Леонид Брежнев был очень болен, при заграничных поездках его сопровождал целый фургон аппаратуры искусственного дыхания и других средств поддержания жизни. В случае его кончины основным кандидатом на пост Генерального секретаря ЦК КПСС был Юрий Андропов, который и занял этот пост в ноябре 1982 г. Но если бы Андропов уступил Сахарову в конце 1981 г., то оппоненты, а у него в Политбюро были очень серьезные оппоненты, наверняка обвинили бы его в слабости. Так или иначе, но в тот момент Андропов был категорически против уступки Сахарову. А Президент Академии наук Анатолий Александров, который по статусу имел возможность лично встретиться с Брежневым, отклонял все предложения такого рода, не решался идти к Брежневу и добиваться решения, противоположного мнению всесильного Председателя КГБ.

Аркадий Мигдал (академик, из книги [5]):

«На Александрова было оказано большое давление – телеграммы в защиту Сахарова шли с разных концов Земли. Трудность, по-видимому, состояла в том, что Андропов был решительно против удовлетворения просьбы Сахарова. Мне стало ясно, что нужно любым способом побудить Александрова пойти к Брежневу и добиться решения.

Поздно вечером я пришел к моему давнему знакомому В. Р. Регелю, близкому другу Александрова, и несколько часов, не стесняясь в выражениях, объяснял ему, какую жалкую память оставит о себе его друг и каким позором будет на века покрыто его имя в случае рокового исхода. Я встретил полное понимание Вадима Робертовича и его жены. Этой же ночью он поехал к Александрову домой и говорил с ним в присутствии жены Анатолия Петровича, доброй и умной женщины. Мне кажется, ее присутствие сыграло решающую роль. На следующий день Александров поехал к Брежневу и добился положительного решения».