Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

В июне я обратил внимание на сильное дрожание рук. Невропатолог сказал мне, что это – болезнь Паркинсона… В беседе со мной главный врач О. А. Обухов сказал: “Умереть мы вам не дадим. Я опять назначу женскую бригаду для кормления с зажимом, у нас есть кое-что еще. Но вы станете беспомощным инвалидом…” Обухов дал понять, что такой исход вполне устраивает КГБ, который даже ни в чем нельзя будет обвинить (болезнь Паркинсона привить нельзя)».

БА:

Следующую, почти полугодовую, голодовку Сахаров начал 16 апреля 1985 г. Несколько месяцев между голодовками прошли под знаком, увы, безуспешных попыток как-то довести до мировой общественности текст письма Сахарова Александрову с описанием мучений (см. выше), которым подвергался АДС в больнице Семашко г. Горького в мае 1984 г.

Придя в себя после больницы, АДС дал телеграмму в ФИАН, что готов принять физиков. Ефим Самойлович Фрадкин и Борис Михайлович Болотовский привезли с собой массу продуктов, включая и передачу от друга Сахарова и Боннэр художника Бориса Георгиевича Биргера. Сумок с продуктами было так много, что заместитель заведующего Теоротделом Игорь Михайлович Дремин договорился в горьковском Институте химии, чтобы на вокзале Фрадкина и Болотовского встретил микроавтобус. Приехали они на проспект Гагарина очень рано и, чтобы не будить хозяев, оставили весь груз около милиционера у дверей и пошли погулять по городу Горькому.

Борис Болотовский (сотрудник Отдела теоретической физики ФИАН, о визите к Сахарову 12 ноября 1984 г. вместе с Е. С. Фрадкиным, из статьи «Один день в городе Горьком» в книге [5]):

«Щербинка – район массовой застройки на краю Горького. Вдоль проспекта Гагарина стоят кирпичные типовые дома, похожие друг на друга. Около часа мы бродили по микрорайону, заглядывая по дороге в попавшиеся продовольственные магазины. То, что мы увидели, нас не обрадовало. Сыра не было, сливочного масла не было, мяса не было. Вспомнился анекдот, который я слышал незадолго перед тем: “ Как сообщают из Горького, академик Сахаров прекратил голодовку. Остальное население города продолжает голодать ”.

К девяти часам утра мы вернулись к дому, где жили Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна. Позвонили в дверь. Нам открыл Андрей Дмитриевич, и сразу же из кухни в переднюю вышла Елена Георгиевна. Нас ждали.

Мы перетащили все, что привезли, из коридорчика в квартиру, сложили в передней, и Елена Георгиевна тут же отправила нас мыть руки к завтраку.

Уже с первых минут я увидел, к своей великой радости, что Андрей Дмитриевич остался самим собой – неторопливым, серьезным, добрым, внимательным. Он и внешне мало изменился. Я еще не знал, сколько ему пришлось перенести за время голодовки, но, очевидно, сыграло свою роль то обстоятельство, что я еще в Москве наслушался всяких ужасов и ожидал, что тюремщики если не согнули Андрея Дмитриевича, то сломали его. И я увидел: не согнули и не сломали. И был этому рад. И не сообразил тогда, что для немолодого и не очень крепкого здоровьем человека такие испытания не могли пройти бесследно.

Но если я не заметил больших перемен в Андрее Дмитриевиче, то изменения в облике Елены Георгиевны сразу бросались в глаза. Она страшно исхудала, и казалось, что она стала меньше ростом…

Среди первых впечатлений было еще одно, и о нем необходимо сказать. В квартире царила атмосфера несомненного счастья, не шумного, скорее спокойного, тихого счастья. Не знаю, как еще назвать то, что сразу можно было почувствовать. Трудно в это поверить, особенно если вспомнить, какое было тяжелое лето и для него, и для нее. Но я видел, как они разговаривают друг с другом, как они разговаривают с нами, и было ясно, что в этой охраняемой квартире, где каждое слово подслушивалось и записывалось на магнитофонную ленту, где, наверное, каждый угол просматривался, куда никого не допускали за малым исключением, – в этой квартире жили два счастливых человека. Они опять были вместе после нескольких месяцев насильственной разлуки…

Мы сели завтракать. За завтраком Андрей Дмитриевич заговорил пpежде всего об Афганистане – об афганской войне… С афганской войны разговор переключился на проблемы разоружения. Эти вопросы всегда были интересны Андрею Дмитриевичу, и он был великий знаток многих сторон этой проблемы. Гонка обычных и ядерных вооружений, ракетное оружие, противоракетная оборона, баланс разных видов оружия у великих держав – он все это знал в цифрах… Я спросил у Андрея Дмитриевича, насколько, по его мнению, реально достижение договоренности по вопросам разоружения. Он сказал, что, пока Советский Союз не является демократической страной, пока остается закрытым обществом, нельзя рассчитывать, что такое соглашение может быть заключено, а если оно все-таки будет заключено, то нельзя рассчитывать, что мы будем его соблюдать.

Я его спросил:

– Вы думаете, что мы хотим войны?

Он ответил, как всегда очень четко:

– Мы не хотим войны, но мы хотим давить своей силой.

Тут я спохватился, что не удержался и начал обсуждать вопросы, которые обсуждать не следовало. Я тогда сказал:

– Андрей Дмитриевич, мы имеем возможность доставлять вам научную информацию и по мере сил помогать в бытовых делах. Но если мы будем обсуждать не связанные с этим вопросы, то я боюсь, что мы лишимся этой возможности.

Эти слова были рассчитаны на тех, кто прослушивал нашу беседу. Я хотел, чтобы они это услышали. Андрей Дмитриевич ничего на это не сказал, немного помолчал и продолжил разговор так, как будто я ничего не говорил. Больше мы его не перебивали – ни я, ни Ефим. И он говорил все, что думал, все, что хотел сказать. Он был более свободен, чем мы, его гости, потому что свобода – это внутреннее состояние, а не внешние признаки. Он был более свободен, чем его гонители и тюремщики…

Из-за разговоров завтрак затянулся, мы встали из-за стола уже в одиннадцатом часу. Поблагодарили хозяйку и пошли в большую комнату, где Андрей Дмитриевич сел за круглый стол, мы сели напротив, и начались научные обсуждения.

Андрей Дмитриевич с жадностью и величайшим интересом выслушивал всю ту информацию, которую привез Ефим. Разговор шел о наиболее существенных работах в тех областях, которые были интересны Андрею Дмитриевичу. Андрей Дмитриевич задавал много вопросов, комментировал, спорил. Потом Е. Фрадкин стал рассказывать о своих работах. Андрей Дмитриевич и тут не был пассивным слушателем. Стараясь уяснить постановку задачи, он засыпал Ефима вопросами. Разъяснения Ефима его не удовлетворяли. Ефим несколько раз хотел перейти от слов к формулам, вынимал ручку, придвигал к себе чистый лист бумаги. Он надеялся, что формулы будут для Андрея Дмитриевича убедительнее слов. Но Сахаров каждый раз говорил: