Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

– Погодите, Фима!

И задавал новые вопросы, высказывал новые возражения. Наконец Ефим взмолился:

– Андрей Дмитриевич, давайте я вам формулу напишу, тогда все станет ясно.

– Нет, Фима, – возразил Андрей Дмитриевич, – вы мне на словах растолкуйте постановку задачи. Может быть, я после этого на ваши формулы и смотреть не захочу.

Андрей Дмитриевич и Ефим в конце концов все выяснили “на словах”, пришли к согласию, и Ефим стал выписывать формулы – всего несколько строчек, потому что Андрею Дмитриевичу все было ясно и без формул. Ефим писал и говорил, а Андрей Дмитриевич слушал и молчал.

Потом Ефим стал рассказывать о другой работе, и спор возобновился. Точнее говоря, это был не спор, а дискуссия, обсуждение. Ефим с великим вниманием выслушивал все замечания Андрея Дмитриевича, и было видно, что эти замечания для Ефима столь же важны, сколь для Андрея Дмитриевича было важно узнать новости, хотя бы на короткое время пообщаться со знатоком.

Несколько часов продолжалась беседа, а Андрей Дмитриевич был все так же ненасытен. Ефим устал, или сделал вид, что устал, и обсуждения были прерваны на короткое время…

За обедом Елена Георгиевна рассказала о некоторых подробностях их жизни в Горьком. Жили они в полной изоляции, в квартиру разрешалось входить только работницам почты для доставки писем. Елена Георгиевна похвалила их, сказав:

– Хорошие женщины, симпатичные. К Новому году я им подарки подарю. Я ту ветчину в банке, которую Боря Биргер прислал, разделю, часть себе оставлю, а остальное – им.

Больше никто в квартиру Сахаровых не допускался.

– А когда мы едем в машине по городу, иногда кто-нибудь голосует, просят подвезти. Особенно часто это бывает, когда мы едем с рынка. Подходит старушка и просит подвезти. Мы не можем отказывать, берем ее в машину. Но буквально через десять-двадцать метров машину останавливают и бабушку вытаскивают.

Рассказав об этом, Елена Георгиевна добавила:

– А вы знаете, какие у них руки?

Она знала. И те старушки, которых вытаскивали из машины Сахарова, тоже знали…

Мы пошли на кухню пить чай. К чаю был пирог, испеченный моей женой Наташей. Мне удалось довезти его в целости и сохранности. Хозяйка похвалила пирог, и я был очень рад этому.

После чая опять начались обсуждения. Ефим рассказывал, Андрей Дмитриевич расспрашивал, спорил, соглашался, потом сам рассказывал. Я мало что понимал и быстро потерял интерес к их беседе…

На столе лежал программируемый калькулятор фирмы Хьюлетт-Паккард. Это был подарок Сахарову от американских математиков. Несмотря на малые размеры, эта вычислительная машинка обладала довольно большими возможностями. Руководство к пользованию этой машинкой представляет собой довольно толстую книгу (несколько сот страниц). Без руководства, как я думал, этой машинкой овладеть невозможно. Но я нигде поблизости не видел руководства. В один из кратких перерывов я спросил у Андрея Дмитриевича, есть ли у него руководство.

– Есть, а зачем оно нужно? – сказал Андрей Дмитриевич. – Свою голову надо иметь.

Пока я переваривал этот поразительный ответ, Андрей Дмитриевич и Ефим возвратились к обсуждению.

Через некоторое время я посмотрел на часы и увидел, что скоро нам с Ефимом пора будет собираться в обратный путь и ехать на вокзал. Но Ефим и Андрей Дмитриевич продолжали обсуждение. Они разговаривали на бумаге. Андрей Дмитриевич писал уже не формулы, а слова.

Ефим отвечал либо кивком головы, либо жестом, либо тоже что-то писал. Как раз в тот момент, когда я поглядел, Андрей Дмитриевич дописал большими буквами очередную фразу, я ее прочел: “Скажите Боре”. Боря – это я. Я все понял и вышел из комнаты, чтобы не мешать их разговору…

Мы быстро поели и стали одеваться – мы с Ефимом и Андрей Дмитриевич, он хотел нас проводить до автобусной остановки. В прихожей на полу стояла сумка-термос, в которой мы привезли продукты. Сумка была пуста, если не считать, что на дне ее была постлана газета, а под газетой было положено письмо. Андрей Дмитриевич поднял сумку, держа ее руками за концы ремня вблизи от точек закрепления. Глядя мне прямо в глаза, он протянул мне эту сумку, как вручают награду. Я тоже взял сумку двумя руками и повесил ее на плечо. Мы попрощались с Еленой Георгиевной и вышли на улицу. Какие-то тени метнулись в темноте перед подъездом. Мы выбрались на проспект Гагарина. Проспект в этот вечерний час был пустой и безлюдный. Ни людей, ни машин, только одна черная “Волга” стояла у обочины. Мы пошли к остановке. Сpазу же “Волга” тронулась с места и медленно поехала вслед за нами, не отставая и не обгоняя. Мы подошли к остановке, и почти сразу же показался автобус. Андpей Дмитpиевич попpощался с нами. Войдя в пустой автобус, мы оглянулись и увидели сутулую спину Сахарова.

Ефим сел у окна, я – рядом, ближе к проходу. Сумку-термос поставил в проходе рядом с нашим сидением. Портфель держал на коленях, и Ефим свой портфель поставил на колени перед собой.

В пути автобус постепенно наполнялся. На следующей остановке вошла шумная компания – четыре или пять молодых и плечистых парней. Они сели по другую сторону прохода рядом с нами. Парни смеялись, шутили, не обращая на нас внимания, и только изредка поглядывали на нас. Может быть, они за нами следили, а может быть и нет.

Мысли у меня были самые неутешительные. Я видел, как огромная тупая безликая сила всей своей мощью обрушивается на великого физика, великого гражданина, великого человека и украшение человечества. То, что происходило, создавало впечатление полнейшей безнадежности. Восхищение, которое внушал Андрей Дмитриевич, смешивалось с чувством боли за него и ощущением, что в будущем легче не будет.

Мои товарищи, которые раньше ездили к Андрею Дмитриевичу, рассказывали мне, что уезжали от Сахарова потрясенные и подавленные».

БА:

Теоретики посетили Сахарова в период между голодовками дважды: 12 ноября 1984 г. – Е. С. Фрадкин и Б. М. Болотовский; 25 февраля 1985 г. – Д. С. Чернавский и А. Д. Линде. Тогда это была единственная связь Сахарова с внешним миром. Понимая предельную важность, необходимость того, чтобы его письмо Александрову все-таки увидело свет, Сахаров к каждому приезду коллег готовил его копии. Две копии в конверте для начальника Теоротдела В. Л. Гинзбурга с просьбой одну передать письмо адресату – Президенту АН СССР А. П. Александрову, а вторую оставить себе. А еще копия в другом конверте для близкого друга Бориса Биргера; в этот конверт, предназначавшийся для переправки детям в Бостон, Сахаров, помимо письма Александрову, вкладывал много чего еще: правку листов «Воспоминаний», кардиограммы Елены Георгиевны, личные письма.

Фрадкин и Болотовский сделали все точно так, как просил Сахаров. Пустую сумку-термос со спрятанным в ней под газетами конвертом для Биргера завезли прямо с вокзала – отдали открывшей дверь женщине, ничего не поясняя, будучи уверены, что все обговорено заранее. И конверт для В. Л. Гинзбурга ему передали, как только пришли на работу. Виталий Лазаревич, конечно, сразу же отвез письмо АД Президенту АН СССР и передал ему лично в руки – как и просил Сахаров. Никаких последствий это, увы, не имело. Безрезультатно оказалось и письмо, вывезенное на дне сумки: полгода оно вместе с этой злополучной сумкой провалялось в кладовке, в мае 1985 г. отдельные листки этого письма все-таки попали на Запад. Но это было не полно, случилось через год после описываемых в письме страшных событий мая 1984 г. и не привлекло должного внимания. А Сахаров тогда уже, начиная с 16 апреля 1985 г., снова голодал, находился в больнице на принудительном кормлении.