Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Сергей Ковалев ([19], с. 315–317):

«…Не знаю, виделась ли Елена Георгиевна ранее с Андреем Дмитриевичем, но именно калужская их встреча была для нее решающей в судьбе. До Калуги я дважды встречался с Андреем Дмитриевичем, но это было поверхностное знакомство. Напротив, с Люсей я был знаком близко. Когда познакомились – точно не помню. Думаю, я с ней познакомился через Юру Шихановича – они с Люсей давно дружили, и у нас с Юрой были дружеские отношения и некоторые общие дела. Так или иначе, задолго до калужского суда мы с Люсей были на “ты”.

Судили Пименова, Вайля… Тут и произошел забавный эпизод, невзначай дружески связавший нас троих – Андрея Дмитриевича, Люсю и меня. Это был октябрь 1970 года. На суд приехали ранними электричками разные знакомые Револьта Пименова и Бори Вайля. Приехал и Андрей Дмитриевич. Приехал он со здоровенным парнем.

По-моему, как раз за габариты друзья и приставили его к Андрею Дмитриевичу в роли, скажем так, гаранта безопасности…

Только отзвучал приговор, Андрей Дмитриевич чуть не первым выходит из зала суда, кивает головой – может быть, он даже сухо произнес “до свидания” – и быстрым шагом уходит на улицу, пролетев метеором через всю нашу толпу, а за ним устремляется его амбал. И они второпях бросились к вокзалу. Не скрою, это всех очень удивило, но за ними, естественно, никто не побежал.

И вдруг выходит офицер, шарит взглядом по собравшимся, почему-то останавливает взор на мне, подходит и говорит, что у него есть ко мне дело:

Исчезли бумаги, записи Револьта Ивановича Пименова, а они должны быть при нем, должны, под контролем конвоя, проследовать с ним к месту ссылки. Офицер конвоя за пропажу будет нести ответственность, а осужденных не пустят в тюрьму.

Я говорю:

– Ну, это пусть Вас не беспокоит. Эка беда, в тюрьму не пустят. Уж мы их где-нибудь пристроим.

– Шутки шутками, а бумаги надо найти.

– Да я-то тут причем? В зал суда вы ж меня не пустили!

– Может быть, вы согласитесь, все же, встретиться с судьей и прокурором?

– Ну, надо – так встречусь.

Как у многих, была у меня тогда дурная привычка держать в портфеле, что не нужно. Вот я и обращаюсь к Люсе Боннэр:

– Может, ты подождешь меня?

– Разумеется.

– Тогда подержи мой портфель.

Нелепая встреча с судьей и прокурором, плетут что-то несусветное. Я говорю:

– У меня скоро электричка, а гостиничный номер я уже сдал. Какое ко мне дело?

– Ну, насчет пропавших бумаг. Надо их найти.

– Надо – ищите. А от меня-то что вы хотите?

– Может, вы согласитесь встретиться с осужденными?

У меня глаза на лоб полезли – явное пренебрежение прочными тюремными традициями. Практически невозможно выпросить свидание с людьми, не состоящими в родстве. Мы же с Пименовым даже не знакомы. И вот нате, сами предлагают и заводят меня в камеру. Подельники по 56-му еще году сияют, переживая радость встречи. Пименов значительно глядя на меня и точно акцентируя речь, говорит:

– Офицер, начальник конвоя, очень славный парень. Надо бы постараться избавить его от неприятностей. Предполагаю, что бумаги случайно захватил кто-нибудь в зале суда.

– Рад знакомству, – говорю я, – попробую поспрашивать. Надо бежать на электричку.

Люся ждет меня, уже несколько нервно, до поезда минуты 3. Сукины дети даже не предложили машины до вокзала. Бежим. Тут, к счастью, “синий троллейбус нам дверь отворил, последний, случайный”. Вскакивали уже в последний вагон поезда. Пошли вперед, искать товарищей. Нашли, и среди них А. Д. Я рассказываю историю о странной встрече с судейскими. Тут Андрей Дмитриевич говорит:

– Я обнаружил у себя в кармане какую-то папочку. Ума не приложу, как она туда попала? Открываю – записи по судебному делу. Это их хватились? Надо отдать.

– Да надо, – говорю, – но не спрыгивать же с электрички?

На следующий день бумаги, с извинениями, отослали в Калугу. Перекопировав, разумеется.

Как рассказал потом Андрей Дмитриевич, после приговора жена Пименова, на грани истерики, уговорила конвоиров пустить ее к мужу, поцеловать на прощанье и передать ему шоколадку: “Вот видите, простая шоколадка, вот она”. А отойдя от Револьта, сунула А. Д. папку и шепнула: “Кроме Вас никто этого не сможет вынести”».

Софья Богатырева (историк литературы, мемуарист, [19], с. 210):

«Дружба моей семьи с семьей Елены Георгиевны началась в шестидесятых знакомством Люси с моими родителями, старше нее почти на 20 лет, и продолжается на протяжении пяти поколений с ее стороны и четырех – с нашей…

О том, что Люся знакома с “Академиком”, как в нашем кругу за глаза почтительно именовали Андрея Дмитриевича, и помогает ему в правозащитной деятельности, мы были осведомлены: хорошо помню вечер в 1970-м, когда Елена Георгиевна не вошла, а словно на крыльях влетела к нам с сияющими глазами, только что вернувшись из Калуги, где в тот день проходил процесс Вайля-Пименова. Остановившись в дверях, она не сказала, она выдохнула восторженно: “Какой академик!” Задним числом можно сказать, что то была любовь с первого взгляда».

Сахаров:

«15 июня 1970 года в Ленинграде на аэродроме местного сообщения у трапа самолета и в лесу около маленького городка Приозерска были арестованы две группы людей, которые хотели захватить самолет, чтобы бежать из СССР в Израиль. Таким образом, это дело в своей основе являлось еще одним трагическим следствием отсутствия в СССР свободы выбора страны проживания, свободы эмиграции… Предполагалось закупить все билеты на небольшой самолет местной авиалинии, вылетающий из Ленинграда, при посадке самолета в Приозерске связать летчиков и оставить их на летном поле. После этого к находящимся в самолете должны были присоединиться несколько участников, проведших ночь в лесу под Приозерском, и все вместе должны были лететь в Швецию и там сдаться властям.

Несомненно, весь этот план был авантюрой и нарушением закона, за которое его участники должны были понести уголовное наказание. Однако все же их планы были не столь тяжелым преступлением, как то, в котором арестованные были обвинены на суде. Опасность для летчиков была минимальной, а посторонних пассажиров, жизни которых могло бы угрожать похищение, вообще не было. Захват самолета предполагался на земле – таким образом, это не было бы воздушным пиратством. И уж, конечно, их действия не были “изменой Родине” (статья 64 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривающая наказание вплоть до смертной казни; согласно закону, измена Родине подразумевает действия в ущерб территориальной неприкосновенности, государственной независимости или военной мощи страны)…»

БА:

В группы из двенадцати «заговорщиков» входили десять евреев-отказников (включая близкого знакомого Елены Боннэр отбывшего ранее семилетний срок заключения по политической статье Эдуарда Кузнецова и бывшего пилота Марка Дымшица), а также два товарища Эдуарда Кузнецова по заключению, тоже «политические», – русский Юрий Федоров и украинец Александр Мурженко. Операция готовилась в глубочайшем секрете от родственников, друзей и знакомых, но, как выяснилось и что можно было предполагать, не от спецслужб.