Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Для усиления полицейского надзора во время ярмарки командировались в Нижний казаки Уральского войска. Они постоянно, по разным случаям придирались к проезжающим и проходящим и брали с них деньги; между тем они пользовались постоянным покровительством губернатора. По мосту через р. Оку, соединяющему город с ярмаркою, была запрещена скорая езда; это запрещение подавало повод расставленным по мосту казакам останавливать некоторых из проезжающих за мнимую скорую езду и отпускать их, только {получив с них} деньги. Таким образом был остановлен мой свояк граф Толстой, ехавший с ярмарки в городской тележке, запряженной клепером [22], купленным, кажется, за пять рублей, который не мог ее везти иначе как медленным шагом. Толстой носил бороду и русский кучерской костюм, а потому остановивший его казак думал, что он купец или мещанин. Казак, видя, что Толстой не дает ему денег и требует оставить его в покое, повернул тележку, в которой сидел Толстой, чтобы отвезти ее на казачью гауптвахту, находившуюся посередине моста. При этом повороте мальчик, всегда ездивший с Толстым, упал из тележки. На гауптвахте в это время случился младший нижегородский полицеймейстер Запольский н, который {по объяснении всего случившегося} отпустил Толстого и тележку с лошадью. Толстой приехал прямо ко мне; мы решили, что он напишет Урусову письмо, в котором будет жаловаться на казака, {его неправильно остановившего}. На другой день рано утром, когда Толстой и все в городе еще спали, полицейские взяли кучера Толстого и отвели его в съезжий дом; вместе с тем было полицейскими повещено во все дома, за исключением занимаемых почетными лицами, в числе которых был и я, чтобы кучера немедля явились в тот же съезжий дом. Когда они собрались, объявлено было, что приказано высечь в их присутствии кучера Толстого за скорую езду по мосту. Кучер этот заявил, что он никогда со своим барином не ездил и накануне вовсе не отлучался из дома. Тогда его отпустили, а на место его взяли 15-летнего мальчика, которого при всех кучерах больно высекли, несмотря на то что он заявлял, что барин сам всегда правит лошадью, что они ехали вчера по мосту шагом и что он накануне при падении из тележки больно ушибся. Толстой, узнав об этом сечении, написал Урусову письмо, в котором, {объяснив все происшедшее}, жаловался на притеснения, делаемые проезжающим казаками, и на несправедливое наказание его мальчика. Письмо было написано с достоинством, но без резких выражений. Урусову оно показалось дерзким потому, что в нем был намек на покровительство Урусова казакам. {Я уже говорил о ненависти последнего к Толстому}; сделав выписку из письма только некоторых и то неполных фраз, Урусов препроводил ее в ярмарочную полицию для производства над Толстым следствия. Я немедля объяснил Урусову неправильность наряжения этого следствия, и он уже готов был отменить его, когда приехал в Нижний Николай Андрианович Дивов {179}, бывший гофмейстер двора Великого Князя Михаила Павловича, а в это время находившийся в отставке. Дивов, по своей мании к поддержанию всякой власти, уверил Урусова, что последний должен написать об этом министру внутренних дел, и Толстого сошлют без суда. Урусов исполнил по совету Дивова и следствия не отменил; министр же не обратил внимания на жалобу Урусова, но следствие продолжалось; несколько дней сряду требовали Толстого, жившего в верхней части города, к следствию, производившемуся в ярмарочной полиции. Я научил Толстого ответить, что по закону заявление, им сделанное, не может быть поводом к производству следствия; но так как, несмотря на это, следствие все продолжалось и Толстому надоело ежедневно ездить в полицию, то я ему советовал заявить следователю, что он не будет отвечать на вопросы, делаемые по отрывкам из его письма, а требовать, чтобы все письмо было передано Урусовым следователю; тогда последний увидит, что нет повода продолжать следствие. {Между тем} в письме, хотя и уклончиво, высказывалась правда, которая колола глаза Урусову; по этой причине он не хотел передать всего письма к следствию, и затем оно прекратилось.

В ту же ярмарку Урусов имел столкновение с бывшим губернским предводителем дворянства С. В. Шереметевым. В Кунавине запрещено было курить на дворах; между тем казаки, ехавшие мимо дома Шереметева, {находящегося в этом предместии}, заметили, что во дворе курят. Ворота во двор были заперты, но казаки вломились в него и хотели взять курящих в полицию. Шереметев, раздраженный этим поступком казаков, проходя мимо казацкой гауптвахты, находившейся посредине моста через р. Оку, остановился в то время, когда караульный казачий офицер рассылал казаков на разные ярмарочные посты по их собственному желанию. Каждый казак назначал тот пост, на котором он стаивал прежде, и надеялся поболее собрать незаконными путями денег. Шереметев сказал громко:

– Вот как у вас делается развод часовых?

На это казачий офицер отвечал ему:

– Проваливай, не мешайся не в свое дело.

Но Шереметев начал объяснять, что он сам долго служил в военной службе и подобного безобразия не видывал. Тогда казачий офицер повторил ему, чтобы он убирался, а то он посадит его под арест, к чему прибавил:

– Вишь какой, надел на шею Станиславский крест, да и умничает.

Шереметев часто носил польский крест за военную доблесть (Virtuti Militari) {180}, который в последнюю Польскую войну {181}роздали всем и затем более не давали; 2-я степень, которая носилась на шее, была дана участвовавшим в этой войне в чине генерал-лейтенанта или генерал-майора. Казачий офицер принял этот крест за Станиславский.

Описанная сцена была немедленно доведена до сведения Урусова, который, позвав к себе казачьего офицера, заставил его подписать рапорт о происшедшем с ним накануне и нарядил по этому делу следствие. Казачий офицер, узнав, что делавший ему накануне замечания знатный и богатый барин, очень испугался и униженно просил прощения у Шереметева и защиты у бывшего старшего полицеймейстера полковника Махотина {182}, умоляя последнего, чтобы он упросил Урусова прекратить дело, но просьбы его были безуспешны. Шереметев на другой день уехал в свое имение, куда к нему приезжал чиновник, назначенный производить следствие; я не знаю, отвечал ли Шереметев на его вопросы, или уклонился от ответов; знаю только, что он говорил {упомянутому} чиновнику, что, {хотя у него и нет сестры, которая была любовницей ГОсударя}, он еще померяется с Урусовым. Все в Нижнем, и в том числе вице-губернатор [ Максим Максимович ] Панов, человек весьма умный, были уверены, что Шереметев будет предан уголовному суду; однако же это дело не имело никаких {видимых} последствий.

Не только сам Урусов был глуп, но и окружал себя большею частью такими же глупцами. При нем состоял по особым поручениям капитан Казаков н, жена которого была очень хорошенькая и умная женщина. Об уме же Казакова можно судить по следующему рассказу. Когда Урусов сказал Казакову, что он ежедневно обходит водопроводные работы для моциона после питья каких-то трав, которые сделали ему много пользы, Казаков отвечал: