Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Я отвечал, что сестра, представляя завещание в палату, исполнила только волю своего покойного мужа и отца Семена Викулина, что {за тем} предложение его о способе наделения сестры и ее дочерей считаю излишним, что же касается до открытых будто бы в имении неправильных действий сестры, то я предоставляю наряженному правительством следствию открыть, с чьей стороны были неправильные действия. При следствии же я не могу быть; по обязанностям службы я должен скоро вернуться в Москву, а за сестру при следствии будет находиться А. И. Нарышкин, которому я передоверил еще в Орле выданную мне сестрой полную доверенность.

Понятно, в каких отношениях после этого разговора я и Нарышкин находились с Семеном Викулиным и его соучастниками. Они в продолжение всего следствия оставались хозяевами в с. Колодезском и во всех прочих имениях покойного Викулина, а я и Нарышкин принуждены были каждый день на ночь уезжать за 15 верст к дяде моему князю Дмитрию Волконскому в с. Студенец. Когда я во время следствия приезжал вместе с Нарышкиным в с. Колодезское или в с. Хмелинец, другое имение, принадлежавшее покойнику Викулину, для присутствования при следствии, Алексей Викулин неоднократно замечал, что, так как я передал свою доверенность Нарышкину, то я лишний. Я не обращал внимания на болтовню этого постоянно пьяного господина, но так как срок моего отпуска кончался, то я принужден был вскоре оставить Нарышкина одного.

Произведенное при участии орловского жандармского штаб-офицера следствие доказало следующее:

Алексей и Семен Викулины, прибыв в с. Колодезское, местожительство отца их, по духовному завещанию вместе с движимым имуществом предоставленное им жене своей, объявили себя наследниками и, не быв никем введены во владение, вступили самовольно в полное распоряжение имением и людьми, завещанными их мачехе и двум малолетним ее и отца их дочерям, продавали разный хлеб, хотя и знали, что духовное завещание отца представлено к утверждению. В дополнение таких своевольных распоряжений их сестры Норова и Вадковская объявили в «Московских ведомостях», чтобы все кредиторы и должники покойного отца их явились к брату их Семену Викулину. В то же время Алексей и Семен Викулины приступили к крепостному человеку отца их, 28 лет управлявшему всем его имением и пользовавшемуся неограниченной его доверенностью, Ивану Ермолаеву Музалькову, и вынуждали его сделать ложное показание, будто бы по смерти своего господина, получив из Москвы приказание его вдовы, он вынул скрытным образом из кабинета покойного бумаги его и передал их дяде ее князю Дмитрию Волконскому. За таковую клевету они обещали Ивану Музалькову дать большую сумму денег и отпустить его на волю. Когда же он пренебрег всеми их обещаниями и не согласился сделать ложного показания, то они начали вынуждать оное у него побоями, наказанием розгами и содержанием под караулом в кандалах. При таких истязаниях Иван Музальков объявил им наконец, что сделает показание в суде. Когда же он был туда представлен, то при допросе объявил, что до отстранения его от присмотра за имением никакого похищения никем сделано не было. Елецкий земский суд, потворствуя по настояниям исправника насилию, своеволию и жестокостям Алексея и Семена Викулиных, возвратил управляющего Музалькова в имение для исполнения прежних его обязанностей, и Музалькова под присмотром отправили в с. Колодезское. Лишь только он возвратился в имение, Алексей и Семен Викулины, обманутые в своих ожиданиях, удвоили над ним меру истязания побоями, наказанием розгами и содержанием под караулом на хлебе и воде в железах. Но, чтобы усугубить его мучения и заставить непременно исполнить их требование, они наказывали розгами 16-летнего его сына, мальчика, слабого здоровьем, и не устыдились заставить кучеров наказывать при себе по обнаженному телу единственную дочь его, 20-летнюю девушку, с особым попечением им содержимую.

В день приезда моего с Нарышкиным в с. Колодезское члены следственной комиссии отправились в другое имение покойного Викулина с. Хмелинец; за ними поехали Алексей и Семен Викулины, а также Нарышкин и я. Викулины, по требованию следователей, повели их к арестованному Ивану Музалькову. Нарышкин и я последовали за ними; Алексей Викулин настаивал на том, что я не имею права идти с ними, так как передал доверенность, данную мне сестрой моей, Нарышкину. Но так как Музальков не знал Нарышкина, а я хотел ободрить его своим присутст вием, то я не обратил внимания на замечание Алексея Викулина. Мы нашли Музалькова в маленькой комнатке, лежащего в летнем балахоне, в котором Викулины взяли его с поля, где он осматривал работы крестьян, – на каменном полу. Алексей Викулин, при входе в комнату сказал: «Вот мы показываем вам какого зверя». Музальков, увидав меня, приободрился и немедля объявил, что с него только что сняли кандалы, в которые он был закован, что он в этом положении находится уже несколько дней, что ему два дня не давали никакой пищи, кормили селедкой и не давали воды, что его и детей его сильно секли, требуя от него ложных показаний, что он, дабы избавиться от этой пытки, наконец согласился на требование Алексея и Семена Викулиных дать фальшивое показание для оклеветания вдовы отца их, а именно, что он, вследствие <���новых> угроз и побоев, написал к сей последней письмо с ложным извещением о похищении будто бы из кабинета покойного Викулина бумаг его и в то же время был вынужден написать подобное письмо и к дворецкому Давыду Филиппову, которого

Алексей и Семен Викулины, несмотря на его преклонные лета, равно как и его дочь, беспощадно секли, давая им ежедневно по нескольку сот ударов розгами, но никакими насилиями не могли довести его до того, чтобы он оклеветал вдову своего господина.

Письма эти были показаны Семеном Викулиным подполковнику Новицкому и производителю следствия, который немедля потребовал их официально, но Семен Викулин {поданным сведением} объявил, что они в тот же вечер потеряны, каковое обстоятельство и было занесено в журнал. Местный становой пристав сказал Нарышкину и мне, что он из сострадания потихоньку носил воду и пищу Музалькову. Последнего немедля освободили.

В продолжение нескольких дней, проведенных мной при начале следствия, я принужден был выносить самое дерзкое обращение Викулиных, в особенности Алексея. {Для указания}, до какой степени доходила их дерзость, несмотря на присутствие следственной комиссии, достаточно указать на следующее: когда последняя, поселясь в имении покойного Викулина с. Липовке, в 2 верстах от Колодезского, производила допросы, дядя мой князь Дмитрий Волконский проезжал через Липовку в карете. Викулины, которые обвиняли его в том, что в то время, когда он приезжал сообщить матери моей о кончине ее зятя, им были украдены бумаги и деньги из кабинета их отца, вздумали самопроизвольно его арестовать. По приказанию Алексея Викулина крестьяне с. Липовки ввезли карету Волконского на господский двор, отпрягли из нее четырех собственных лошадей Волконского и около кареты поставили караул из крестьян с палками. Слуга Волконского, прибежав ко мне в избу, где производилось следствие, рассказал о всем случившемся. Я передал этот рассказ жандармскому штаб-офицеру, который пошел вместе со мной на господский двор, освободил Волконского из-под ареста и дал <���ему> жандармского унтер-офицера для конвоирования Волконского, пока он поедет по имениям покойного Викулина.