Ольга Медведкова - Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Роль и место Бакста в сложении Мира искусства во многом определились радикальной сменой культурной парадигмы, осуществленной декадентским движением как в Европе [299] См. культовый роман декадентов Наоборот (1884) Жорис-Карла Гюисманса. Первый русский перевод этого романа появился в 1906 г.: Ж.-К. Гюисманс, Наоборот , пер. М.А. Головкиной. Москва, Т-во тип. А.И. Мамонтова, 1906. См. также произведения Артура Симонса (1865–1945) и Оскара Уайльда. Воплощение идей декаданса в искусстве во многом обязано культу Обри Бердслея. См. о нем в русском издании: Р. Росс, А. Симонс, Д. Пеннел, Обри Бердслей , Москва, Скорпион, 1912. См. также критику Гюисманса в статье Энциклопедии БЭ: т. 9, 1893. , так и его ответвлением в России, воплощением которого и был Мир искусства. Вместо претензии на «сильную», мужественную, мускульную, экспортирующую, эмансипационную, доминирующую культуру, по модели которой строились в XIX и в начале XX века все официальные культурные дискурсы колонизаторского типа [300] См. нашу статью: Olga Medvedkova, «„Scientifique“ ou „intellectuel“? Louis Réau et la création de l’Institut français de Saint-Pétersbourg», Cahiers du Monde russe , 43/2–3 2002: Contacts intellectuels, réseaux, relations internationales. Р. 411–422. , декадентское движение сделало ставку на «слабую [301] См. концепт «слабости» у Гегеля, связанный с анализом работы нервной системы: Феноменология духа , глава «Уверенность и правда разума». Понятие «слабость» будет одним из важнейших в философии Ницше и его русских последователей Шестова и Розанова. », «вырождающуюся» культурную роль. Последняя была во многом спровоцирована революцией в области клинической психиатрии и невропатологии, исследованиями таких ученых, как Жан-Мартен Шарко (1825–1893), видевший причины истерии в расстройствах, связанных с вырождением периферической нервной системы. Эти расстройства, по Шарко, приводили человека в специфически чувствительное к внешним воздействиям состояние, являвшееся почвой как для женской, так и, что немаловажно, для мужской истерии [302] Лекции Шарко были прекрасно известны русскому читателю и выходили в многочисленных переводах, в частности Павла Ивановича Ковалевского (1850–1931), психиатра и переводчика. См. также: Irina Sirotkina, Diagnosing Literary Genius: A Cultural History of Psychiatry in Russia, 1880–1930 , Johns Hopkins University Press, 2001. . Но эта же «болезнь слабых» была чревата и феноменальной творческой потенцией. В книге Чезаре Ломброзо Гениальность и помешательство (1863), переведенной на русский язык уже в 1885 году [303] Цезарь Ломброзо, Гениальность и помешательство: Параллель между великими людьми и помешательством , Санкт-Петербург, Ф. Павленков, 1885. , психические дефекты, обнаруженные у представителей обеих категорий, часто совпадали. Культурное принятие такой «пассивной» – и даже «дефектной» – позиции обещало свободу от настаивания на «своем», предполагало заимствование, радостно приветствовало любые незавоевательные миграции и игры на чужих территориях. Ключевым оказывалось определение себя как другого, то есть как «иностранца». Отношение между своим и чужим утрачивало оппозиционную жесткость, становилось амбивалентным. Свое собиралось из чужого, как мозаика. Чужое прорастало через свое. То, что с «сильной» позиции – как национально, так и политически претендующей на «правильность» (славянофилы, социалисты, передвижники) – объявлялось стигматами (как, например, у Макса Нордау – повышенная нервная восприимчивость), стало считаться позитивной отмеченностью, особым даром, причем, повторюсь, не только у женщин, но и у мужчин. Нет смысла сегодня настаивать на том, что на этой территории «слабости» как силы, «неправоты» как правды и «вырождения» как плодотворного процесса сошлись представители аристократии, всевозможных маргинальных «приходов» и эмансипированного еврейства. И если Баксту [304] Не только ему одному. Ср., например, отношение Зинаиды Гиппиус к Минскому и Волынскому, которых она обвиняла в литературном «акценте». и приходилось время от времени выслушивать нападки за его нерусский акцент, то в основном будущим мирискусникам, одни из которых были отпрысками иностранцев в России, а другие увлекались полом, не считающимся прекрасным, было с Бакстом по пути. Экстерриториальность декаданса стала их общей родиной. Недаром, например, Рерих, как представитель «правильного», сильного, националистического дискурса, травил Бенуа за космополитизм, называя его Бен-Уа [305] И.И. Выдрина (сост.), Александр Бенуа и его адресаты. Переписка с Дягилевым (1893–1928) , Санкт-Петербург, Сад искусств, 2003. С. 61. .

Как пристало истинным декадентам, наши герои не только и порой не столько были, сколько публично выставляли себя людьми несерьезными, повесами, развратниками и невротиками – или же невзрослыми, избалованными, домашними разгильдяями. «Бессердечность, жестокость, смелость, деспотизм, – писал Бенуа Дягилеву в один из сложных моментов в их отношениях, – все это драгоценные свойства для деятеля, но так ли они драгоценны для искусства, всецело зависящего от сердечной теплоты, от задушевности, от тихой обдуманности, главное – свободы?» [306] Письмо Бенуа Дягилеву из Парижа, январь 1899 г., там же. С. 48. Свобода заключалась, в частности, в том, чтобы по прихоти перенимать и меняться национальными и гендерными характеристиками. Интересно, с точки зрения мнимости и ролевого поведения в этой области, описание Бенуа личности уже упоминавшегося нами Нурока как, во-первых, «чудака» (характеристика, которая у Бенуа являлась абсолютно позитивной), а во-вторых, циника и сверхутонченного эстета, любителя Гюисманса, Бодлера, Верлена, Шодерло де Лакло, Луи де Кудрэ и маркиза де Сада [307] Александр Бенуа, Возникновение «Мира искусства» , Ленинград, 1928, переиздание: Москва, Искусство, 1998. С. 11–12. В такой же роли фальшивого демона-соблазнителя описывала, например, Марина Цветаева Максимилиана Волошина в начале их знакомства в очерке с поразительным названием Живое о живом . . При этом игра Нурока в «лютого развратника», курильщика опиума и всяческого растлителя описывалась Бенуа как мистификация, а его экстравагантность – как особый выверт, Skurrilität (скурильность) – термин, заимствованный Бенуа у его любимого Гофмана. Так что когда Бакст в своем романе описывал сам себя в юности как слабого худого юношу, с телом, лишенным мускулов, но зато одаренного сверхчувствительной нервной системой, как коллекционера флаконов и галстуков, ботинок и бесчисленных костюмов – то таковые же приметы фигурировали во всякого рода эго-документах других членов Мира искусства, построенных по типу декадентского идеала человека, вывернутого «наоборот».

Этот осознанный выбор слабой культурной позиции, несерьезной игры в серьезные дела, это женственное непостоянство и вкусовые капризы; эта раскрепощающая дистанция по отношению к культурному строительству, ведущемуся как бы издалека, из другой культурной зоны, с другими – или же скорее с нулевыми – заведомыми «ценностями», без какого-либо догматического априори; эта раскрепощающая разболтанность, дающая способность видеть вещи иначе, непредвзято, дать этим вещам возможность проявить себя по-новому, – все это воплотилось не только в человеческих типах и ролевых поведенческих моделях участников Мира искусства, но и в характере их связей, в специфике их изначального сообщества. В своей книге Возникновение «Мира искусства» , написанной в 1924 году и опубликованной в Ленинграде в 1928-м [308] Александр Бенуа, Возникновение «Мира искусства» , указ. соч. С. 10. Среди обильной литературы о Мире искусства укажем несколько изданий: В.Н. Петров, « Мир искусства» , Москва, 1975; Н.П. Лапшина, « Мир искусства»: Очерки истории и творческой практики , Москва, 1977; Г.В. Ельшевская, « Мир искусства» , Москва, Белый город, 2008. , Бенуа называл отличительной чертой их содружества принятый в нем тон, bonne humeur – веселое, глумливое расположение духа, противоположное тяжелому тону русской жизни; и объяснял это их свойство как «балованностью барчуков», так и «иностранным происхождением» многих из них [309] Замечательное определение понятию bonne humeur находим в книге Чарльза Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных», популярно пересказанной по-русски еще в 1873 г.: Дарвин, Язык чувств , Санкт-Петербург, В.П. Турба, 1873. Французский перевод книги появился годом позже: L’expression des émotions chez l’homme et les animaux , traduit de l’anglais par les docteurs Samuel Pozzi et René Benoit, Paris, Reinwald, 1874. По определению Дарвина (с. 228–229), веселое расположение духа создает физические предпосылки для лучшего снабжения мозга кровью и стимулирует, таким образом, интеллектуальные способности. . Эта несерьезность и стала, по определению Бенуа, «одной из главных наших сил». Их кружок, писал Бенуа, назывался ими самими un cénacle: «по примеру Бальзака» [310] Александр Бенуа, Возникновение «Мира искусства» , указ. соч. С. 10. .