Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Несомненно, что знакомство большинства современной молодежи с новой живописью прошло под влиянием его искусства последнего периода. Являясь культурным и опытным педагогом, он сумел свои знания привить многим горячим последователям нового искусства.

Однажды Кончаловский в беседе со мной пожаловался, что его не печатают.

— Ни в один художественный журнал, — сказал он мрачно, — меня не пускают. Я никому не нужен. Очевидно, я стал одиозной фигурой.

— Сильно преувеличиваете, Петр Петрович, — сказал я, — Вас хорошо знают и великолепно помнят. И ценят. Просто… некому о вас писать. Чтобы убедить вас в неправоте — напишу о вас статью и напечатаю ее в журнале «Творчество», где я работаю.

— Не напечатают, — процедил он.

— Напечатают. Успокойтесь, Петр Петрович!

Через три дня я сидел у редактора «Творчества» и читал ему статью о Кончаловском.

Редактор Осип Бескин равнодушно и рассеянно слушал меня. Когда я кончил читать, он, чтобы не быть на поводу у малодушия, вяло сказал мне:

— Оставьте статью. Подумаю. Позвоню вам.

Прошла неделя, но никто из редакции мне не звонил. Чтобы вселить бодрость в сердце Кончаловского, я ему сказал, что статью изучают.

— Не напечатают. Вы хотите, чтобы я был мужественным, но у меня нет веры в борьбу.

Неудача с моей статьей повергла Кончаловского в недоумение.

— Не понимаю, — раздраженно сказал он, — Бескин любезный и без укоризненный человек. Относился ко мне всегда хорошо. Правда, что- то в моем творчестве ему не нравилось, но это не играло в наших отношениях большой роли. Как-то мне, иронично улыбаясь, сказал: «Вы, Петр Петрович, художник талантливый, оригинальный, но чересчур левый. Вам нужно немного поправеть, и вас будут печатать во всех журналах. Все дело в этом. Уверяю вас!».

И, погодя, добавил:

— Этот редактор хорошо знает цену совести.

— Но ведь это просто глупость. Выступающая во всем блеске глупость!

Я решил не сдаваться и продолжать бороться за Кончаловского. Сходил в редакцию «Советского искусства», где я изредка печатал небольшие статьи, и предложил редактору Наталье Соколовой организовать выставку последних работ Кончаловского с моим небольшим докладом. Наталья Соколова согласилась. В течение одного дня мне удалось с сыном Кончаловского Мишей развесить в помещении редакции около 50 работ. На выставку пришли преимущественно молодые художники. Их было много. Они внимательно рассматривали каждый этюд. Чувствовалось, что живопись Кончаловского им очень нравилась. После открытия выставки я прочел небольшой доклад. Выступил только один человек — неожиданно пришедший известный враг Кончаловского Александр Герасимов. Он пришел доказать, что без фотографий сейчас обойтись нельзя.

— Даже расхваленный здесь Кончаловский, — сказал он раздраженно, — писал Пушкина и Лермонтова, также пользуясь фотографией.

Кто-то из молодых ему ответил, что «пользоваться можно, но смотря в какой мере и степени».

Выставка и доклад прошли удачно. В газете «Советское искусство» был дан небольшой, но доброжелательный отчет об искусстве вождя «Бубнового валета».

Кончаловский был доволен. Опять стал улыбаться, шутить.

Спустя неделю Кончаловский мне позвонил.

— Приходите в среду на ужин, — сказал он. — У меня будут гости. Оперные артисты из Ленинграда. Скучно не будет.

В среду вечером я был у вождя «Бубнового валета». Вечер прошел весело и интересно. Особенно после вина. Гости пели оперные арии (пели лучше, чем на сцене, так как не было дирижера). Хозяин дома также охотно расходовал свой жар и пел под сурдинку арии из Бориса Годунова. Гости были удивлены.

— У вас замечательный музыкальный слух, Петр Петрович! И великолепная память! — без лести говорили они ему.

Потом пошли хмельные тосты. Неожиданно Кончаловский поднял бокал с красным вином и весело сказал:

— Я пью за человека, который меня вновь открыл.

Все мы насторожились.

После полуминутного молчания он встал и громко назвал мое имя и отчество.

Ленинградские гости начали меня внимательно, с расширенными зрачками разглядывать.

Я растерялся. Не знал, как отреагировать. Потом, овладев собой, сказал:

— Это гипербола! Самая настоящая дружеская гипербола! Я делал только то, что должен делать каждый верный и любящий вас друг.

— Расскажите, — обратились ко мне артисты, — как работает Петр Петрович.

Я рассказал.

В 1955 году у Кончаловского был инфаркт. После инфаркта он прожил год. Умер он в 1956 году в больнице от общего склероза. Умер во сне.

Спустя два года умерла его жена, дочь Сурикова — Ольга Васильевна.

Об этой замечательной русской женщине следовало бы написать отдельную монографию. Человек редкого, легендарного самопожертвования. Все свои умственные и душевные силы, до последнего грамма, Ольга Васильевна отдала мужу, его творческой жизни. Характерная черта этой женщины. Когда лечившие ее врачи старались спасти ее от грозившей смерти, она им, уже слабым голосом, говорила:

— Не спасайте меня… Я иду к Пете…

В 1957 году в помещении Академии была открыта посмертная выставка работ Петра Петровича Кончаловского. На выставке были представлены все его творческие периоды. Искания и достижения. Работ было свыше двухсот.

Выставка производила сильное впечатление. Народу было много. Чувствовалось, что люди приходили на выставку, как на праздник. Что они здесь ждали радости и душевного покоя.

Зрителям стало ясно, что перед ними выдающийся мастер современного реалистического искусства. Примечательно, что на обсуждении его творчества все выступавшие: старые, молодые художники, искусствоведы и художественные критики в один голос говорили, что перед нами большое историческое явление — показ искусства советского классика. И что Кончаловский — первый классик.

— Как жаль, — подумал я, — что на выставке не было автора этих больших и малых полотен. Он был бы очень рад услышать все то, что говорили о его творчестве.

1975, Москва

Яркий образец художнической зависти. Недавно в Союзе (МОССХе) ко мне подошел пожилой человек.

— Товарищ Нюренберг? — спросил он, заглядывая внимательно в мои глаза.

— Да, вы не ошиблись, — ответил я.

— Никак не соберусь передать вам. А ведь четверть века уже прошло.

— Приятное?… Готов вас слушать.

— Очень приятное, — сказал он и задумчиво улыбнулся. — В 1945 году я был на вашей персональной выставке… Был и Кончаловский. Он стоял перед вашей картиной. Потом отошел и дружески сказал: «Талантливый художник!»

Это было несколько месяцев после войны.