Григорий Гнесин - Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие

Как певец, я понадобился в «Летающем Докторе», где в тот момент, когда Доктор хочет осмотреть больную, я начинаю петь, – и все прислушиваются, не исключая и Доктора. Я кончаю куплет, и Доктор, наклонясь к Арделии, снова начинает пространное медицинское предисловие; произнеся его, он хочет приняться за осмотр, – но снова я начинаю петь, и снова все, включая и больную, прислушиваются к пению… Так продолжается до трёх раз, после чего, подойдя к кулисам, взбешённый Доктор восклицает:

– Баста, баста, каналья!… Если один осёл выучил тебя пенью, то другой тебя вылечит от него!

В «Сплетнях» мне, наконец, дали настоящую роль, и я был в полном смысле слова – счастлив…

Я уже научился бойко разговаривать по-итальянски, память у меня была чудесная, – и вот мне дали роль мальчишки Мерлино, который, не желая впредь таскать на голове соломенные корзины, мечтает стать бездельником-лаццарони и выпрашивать милостыню, что гораздо прибыльней и веселее всякого труда…

Чтобы показать свою подготовленность к этой деятельности, мне приходится проявить своё искусство притворяться – то слепым, то безруким, то хромым… В заключение я распеваю весёлые уличные песни и с гримасами и сальтомортале – вылетаю со сцены…

Это уже была роль… Терцини и Чиони открывали передо мной дорогу к настоящему народному театру… Но и тут, как всегда, моё непостоянство отвлекло меня в другую сторону, и следующий спектакль – «Честная девушка» – был последним с моим участием, где я снова был певцом, «мешающим» в момент объяснения в любви…

На другой день, простившись с милыми товарищами, я опять перешёл на пение по улицам и ресторанам, потому что на этот раз я уже не был один… У меня нашлась прелестная спутница, которая прекрасно аккомпанировала мне на гитаре и мандолине, да и пела она недурно, – благодаря чему и моё пение много выигрывало, и дороже оценивалось…

В заключение я скажу еще раз, что театр «Комедии дель-Арте» не умер… Он существует… Но научиться ему можно не в школьных студиях (где можно проверить способность к импровизации, но не научиться ей), а только в театре, подобном тому, в котором случайно подвизался я… Кроме того, «Комедия дель-Арте» может существовать только в такой исключительно экспансивной стране, – где рампа является настолько узенькой чертой, что сплошь и рядом трудно бывает уяснить себе – по какую сторону театрального занавеса происходит лицедейство: там ли, где блестят огоньки рампы, или в полумраке зала…

У нас на сто актёров едва ли найдётся два, которые сумели бы быть художественными импровизаторами, а там, в Италии, не только на сцене, – но и среди публики таких импровизаторов найдётся по крайней мере десять на сто…

И кроме того, – для театра Импровизации необходимы образы, руководящие общим действием, а таковыми являются маски , т. е. носители определённого лица и содержания, но выражающие старые, знакомые всем мысли, – новыми словами и в новых комбинациях…

Как странно, что Помпею называют Мёртвым Городом. Я редко в жизни встречал такое бесконечное разнообразие кипучей жизни, какое встретил там. Каждый камень, каждая травка, пробивающая дорогу в тени разрушенного дома, каждая надпись сверкающего мрамора – раскрывают тысячи картин, полных шума, блеска и несмолкаемого гула!.. Жизнь, и какая богатая жизнь!..

Долгие часы я бродил по одиноким улицам среди вечных памятников бессмертной красоты древнего гения… Меня сопровождал весёлый гид, интересно рассказывавший о новых раскопках, археологических работах и пр. Болтая и покуривая, мы сели в экипаж и покатили по широкой дороге, окаймляющей подножие Везувия.

К сожалению, путь был до обиды краток!.. Над вулканом слегка колыхалось белое облачко. Зелёные склоны утопали в прозрачной, заметно трепещущей голубоватой дымке… В ближайшей деревушке мы взяли лошадей, но сколько мы ни выбирали – всё было ужасно, и лошади, и сёдла… Когда мы поехали верхом в гору, мне, не шутя, казалось, что я сижу на инквизиционном стуле…

Первые минуты я всецело поглощён был созерцанием. Я любовался праздничной природой, останавливаясь на каждом повороте и безмолвно восторгаясь многоликой панорамой залива, Неаполя и островов, – панорамой, которая с каждым новым подъёмом становилась мягче и живописней.

Но вот, поскакав галопом вперёд, мы увидели за поворотом впереди себя странную смешную кавалькаду. На высокой, худой лошади сидел тучный маленький монах, а на красивой пегой кобылке сидела стройная девушка, подвижная и бойкая; позади же их – вероятно, проводник.

– Кто это? – спросил я у Риккардо. – Очевидно, не иностранцы, а свои?

– Да я и сам смотрю… и глазам не верю… Если это Мелитта, то какого дьявола с ней эта чёрная галка?!. – А ну, синьор, дадим-ка ходу и посмотрим!

Мы хлестнули лошадей и, медленно обгоняя заинтересовавшую нас кавалькаду, внимательно рассматривали путешественников.

Девушка была очаровательна. Красивое смуглое лицо, блестящие маленькие зубы и весёлая лукавая улыбка, – делали её неотразимо увлекательной.

И так противно было видеть рядом с ней этого толстого, отвратительного старика, которого с трудом тащила даже лошадь!..

Очевидно, он сам не рад был загородной поездке, так как в то время, как мы обгоняли их, он нещадно сопел носом и жалобно ворчал:

– A-а!.. Santa Madonna!.. И для чего придумали эти горы… словно на берегу моря нет хорошего леса, куда можно прокатиться!.. А-а!.. Diabolo!.. Да ведь это вшивая собака, а не лошадь!

Красавица смеялась, то и дело подгоняя хлыстом и свою лошадь, и лошадь старого монаха, причём злосчастный padre так смешно хватался за гриву тощей клячи, что становился уже не отвратительным, а жалким.

Проехав ещё несколько шагов, я обернулся перед поворотом и приветственно махнул рукой в сторону девушки. Она сначала улыбнулась, кокетливо тряхнула головой и наконец ответила таким же жестом.

Итак, с точки зрения житейской простоты и весёлой юности, у нас уже установилось что-то вроде знакомства.

Но вот перед нами показался «Белый дом», мимо которого змеится белая дорога к раскалённой вершине Везувия… Мы въехали во двор, слезли с лошадей и, сев за столик, заказали завтрак и вино.

Так как в нашей красавице проводник Риккардо узнал действительно Мелитту, о которой он рассказывал, как о самой прелестной девушке на Позилиппском побережье, то я уже ни о чём не хотел думать, как только о знакомстве с нею. И едва они подъехали, – это знакомство состоялось.

Проводник помог монаху сползти с лошади, и тот немедленно уселся за соседний с нами столик; с резким криком «Две бутылки Каприйского!» он облокотился и долго-долго вытирал вспотевший лоб красным платком. Нетерпение и жажда привели его в неописуемый гнев.