Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Даже для цепких и хозяйственных жен богатых советских писателей эвакуация была тяжелым испытанием. Теснота, скученность на поездах и пароходах. Высокие цены, по которым приходилось покупать самые простые продукты: крестьяне-колхозники, сообразив, что имеют дело с обеспеченными и наивными людьми, заламывали непомерно много. Со своей стороны, богатые писательские жёны скупали еду в огромных количествах, взвинчивая рыночные цены: “Для некоторых не было предела, не останавливали никакие цены. Бочками скупали мед” 978, – пишет Наталья Громова в своей книге, посвященной эвакуации писателей.

В то же время эвакуировались и небогатые люди, у которых не было возможности запастись продуктами на всю дорогу из Москвы на Волгу, на Урал, в Среднюю Азию. Для небогатой и непрактичной Цветаевой дорога не сулила ничего доброго.

Цветаева и сама сомневалась: нужна ли эвакуация? Не будет ли хуже? Лидия Либединская узнала, что должна плыть с Мариной Ивановной на одном пароходе. Несколько раз они созванивались. По словам Либединской, голос у Цветаевой “был неуверенный, и порой мне казалось, что она колеблется, надо ли ехать”. 979

7 августа Муля Гуревич и переводчица Нина Гордон пришли к Цветаевой на Покровский бульвар: “…в комнате был полный разгром, посреди пола лежали дорожные мешки, чемоданы, и Марина Ивановна нервно запихивала в них вещи без всякого разбора, что попадало в руки. Мура дома не было”. 980Они стали убеждать Цветаеву, что нельзя уезжать в спешке, без денег, но с огромным багажом. Если уж ехать, то надо подготовиться, продать часть вещей в комиссионном магазине, выручить хоть немного денег. Поезда и пароходы еще не перестали ходить, Москва не окружена, немцы далеко. Спешить некуда. Им показалось, что Цветаеву удалось успокоить и даже убедить.

Обстановка как будто располагала к тому, чтобы остаться. Неожиданно решился квартирный вопрос. Еще в начале июля Цветаева вместе с адвокатом Барским спешно искала новую квартиру. Хозяин квартиры на Покровском с семьей вернулся с севера, и до 1 августа Цветаевой с сыном надо было освободить комнату. Потом выяснилось, что до 1 сентября. Но в Москве из-за военного положения ужесточили режим прописки, ограничили свободу передвижения. Фактически можно было остаться в квартире на Покровском, но для Цветаевой всё это уже не имело значения. Ей казалось, что она спасает сына, увозит его от смерти. И ее уже не могли остановить ни ультимативные требования самого Мура, ни рациональные аргументы Мули, ни доводы собственного разума. В конце концов Мур подчинился. Возможно, потому и не было его в квартире 7 августа, когда Муля и Нина приезжали уговаривать Цветаеву остаться. Он решил, что просто снимает с себя всякую ответственность за решение матери. Как мы заметили, при всей своей строптивости, ироничности, независимости он был довольно-таки послушным сыном. “Ничего нельзя было сделать”, – горько сетовал Мур уже на борту парохода.

Накануне отъезда они должны были выписаться из квартиры на Покровском бульваре, то есть потерять драгоценную московскую прописку. После начала войны прописаться в Москве стало трудно, Мур убедится в этом всего через пару месяцев. Часть его вещей оставили в Мерзляковском переулке у Елизаветы Яковлевны. Чемодан с рукописями Цветаева хранила в Конюшках, у Тарасенковых. Но Анатолий Кузьмич ушел на фронт, Мария была на девятом месяце беременности. В случае массовой эвакуации ее отправили бы в первую очередь, и тогда квартира останется без хозяина. А за Тарасенковыми давно шпионил местный дворник, писал на них доносы и очень надеялся пожить в их квартирке. Сама же Белкина и посоветовала Цветаевой перепрятать архив, найти более надежное место. Как известно, Марина Ивановна такое место нашла – у поэта Бориса Садовского. “Тягловой силой” был Мур. Ему поручили тащить тяжелый чемодан в Новодевичий монастырь. Там, в подклете Успенского храма, и жил поэт. Садовский считал, что настали последние времена и осуществляются пророчества из “Откровения Иоанна Богослова”. Монастырские стены вряд ли спасли бы от четырех всадников Апокалипсиса и от нашествия народов Гога и Магога, но для хранения бумаг Цветаевой оказались достаточно надежны. Кроме того, у Садовского оставили часть домашней библиотеки. В частности, собрание сочинений Марселя Пруста, “Алису в Стране чудес” и “Алису в Зазеркалье” Льюиса Кэрролла, “Необыкновенные рассказы” Эдгара По, всё на французском. Наконец, там же остались черные кожаные сапоги Мура и его бежевое пальто, то самое, лохматое, плюшевое. 981

8 августа 1941 года Цветаева и Мур добрались до Речного вокзала, где пришвартовался пароход “Александр Пирогов”. Ехали с довольно приличным багажом. Казалось бы, много ли могут поднять и увезти с собой женщина и подросток? Оказывается, не так уж мало. Им, конечно, помогали и погрузиться на пароход, и перенести вещи с “Александра Пирогова” на пароход “Советская Чувашия” (дорога до Елабуги была с пересадкой). В сентябре Мур будет продавать свои вещи и вещи Цветаевой, но их будет так много, что он еще намучается с этим багажом.

На Речной вокзал их пришел провожать художник Лев Бруни с невестой своего сына Лидией Толстой. Она и оставила об этом дне воспоминания: “Лёвушка, вот рис кончится, что будет? Рис кончится…” – спрашивала Цветаева Бруни. У нее была с собой наволочка, наполненная рисом, – основа их с Муром питания в скором будущем. Чуть позже приехал провожать Борис Пастернак, а еще позднее – Илья Эренбург. Его присутствие особенно интересно. Ведь если верить свидетельству Дмитрия Сеземана, то Цветаева однажды назвала его “негодяем”.

Мур был тогда очень зол и на мать, и на свою судьбу. Даже его, убежденного оптимиста, мучили мысли о скором будущем, о завтрашнем дне, который не сулил им с матерью ничего хорошего: “Боюсь, что эта татарская антреприза дорого нам обойдется” 982, – написал он еще за неделю до отъезда. Он и не предполагал, как дорого… Может быть, всё было бы иначе, если бы Мур сумел убедить Цветаеву остаться в Москве. 29 и 30 августа Цветаева будет разрываться между желанием уехать поскорее в Чистополь или все-таки остаться в Елабуге. Она уже сама попросит Мура сказать свое “решающее слово”. Но Мур, уставший от домашних скандалов, откажется “это «решающее слово» произнести”: “…не хочу, чтобы ответственность за грубые ошибки матери падала на меня”. 983Это написано за сутки до ее смерти. Как знать, скажи он это слово, может быть, всё было бы иначе.

С другой стороны, Цветаева всегда верила в неотвратимость рока. Много лет назад, узнав о самоубийстве Сергея Есенина, она писала: