Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Одежда – настоящая страсть Мура. Он хотел одеваться стильно, изящно, дорого. Блистать, вызывать у всех зависть, быть самым красивым и самым ярким – везде. Когда стал хуже видеть, решил, что надо бы обратиться к врачу. Пусть пропишет ему очки. Но не только читать и беречь глаза – а носить очки и просто “ради шика” 246.

Георгий прекрасно разбирался в одежде, причем не только в мужской. Майе Левидовой сшили в ателье модный шерстяной костюм, но она сомневалась: хорош ли он, не слишком ли велики карманы? Мур “принял очень горячее участие в обсуждении этого костюма, я помню, с большим удовольствием”, – вспоминала Майя. Тогда, в 1940-м, ее это очень удивило, ведь мальчиков такие вещи обычно не интересуют. Мур высоко оценил костюм и заметил, что “карманы точно такие, как нужно”. Майя согласилась, признав авторитет парижанина: “Позже выяснилось, что он был прав”. 247

Георгий не только любил носить дорогую одежду, но и следил за ней, заботился о вещах. В Москве он будет чистить ботинки в лавочках у ассирийцев, ставших почти монополистами этого нехитрого бизнеса. Позднее станет чистить сам. В его портфеле всегда лежали две щетки – для одежды и для обуви: “Я потрясающе вычистил свои ботинки: всем грязнулям в зубы!!!” 248

В Елабуге, в последние дни жизни Марины Ивановны, Мур озабочен тем, как бы местная грязь не повредила его парижским башмакам и “шикарным брюкам”. Ни на день не забудет о своей внешности: “…я хорошо причесан и поддерживаю свою репутацию элегантного мужчины”. 249Цветаева писала о необыкновенной страсти своего сына к парикмахерским.

Поразительно, но в сентябре 1941-го в Чистополе, через несколько дней после гибели матери, Мур продает часть вещей, но при этом… покупает себе несколько галстуков. Даже в октябре-ноябре 1941-го, в поезде, что увозил эвакуируемых из Москвы в Ташкент, Мур думал о своей красоте и элегантности: “По общему признанию, я – самый элегантный человек состава”. 250В Ташкенте Мур будет жить в крайней бедности, даже в нищете. Постоянно голодать. Но и там он будет думать об одежде. Он считает, что это совершенно необходимо в жизни: “Я неизмеримо выигрываю от хорошего костюма, а Ташкент – город шикарно одетых людей” 251, – напишет он Але 11 мая 1943 года. В тяжкой и бедной ташкентской жизни настоящая радость для Мура – “получить из стирки и глажки брюки и белье”. Всё это “заставит еще ярче сверкать мою классическую красоту, – снова пишет он Але уже 30 июня 1943-го. – Эх, люблю, грешным делом, приодеться!” 252

Одноклассницы и одноклассники были уверены, что Мур – настоящий донжуан. С такой внешностью, манерами, костюмом, с экзотическим французским обликом – и без девушки? Невероятно. Робкие старшеклассницы даже не решались флиртовать с таким мальчиком. “Все обо мне почему-то думают, что у меня куча любовниц, – очевидно, потому, что я нравлюсь девочкам”. 253Впрочем, они Мура и не интересовали. Слишком простые, неинтересные и некрасивые.

Красота русских девушек – общераспространенный стереотип. “Наши девчонки лучше всех!” С детства я слышал эту фразу от разных людей и в разных вариантах, читал в мемуарах и в публицистике, в частных письмах и в дневниках. Мур представляется странным, удивительным исключением. “Интересно, где лучше женщины умеют любить: здесь или в Париже?” – спрашивал он сам себя. Парижанки и в самом деле очень красивы, к тому же в тридцатые годы они умело пользовались косметикой и парфюмом, изящно и модно одевались. Но Мур был слишком маленьким, чтобы заводить романы с парижанками. А русские ему не очень нравились. Со временем он пришел к заключению, что русские девочки “довольно редко красивые, или они красоты очень выраженной и чувственной, и они хороши в кровати, но не иначе”. 254

Может быть, русским сверстницам Мура не хватало той яркости, что подчеркивает хорошая косметика? Косметика, конечно же, была и в Советском Союзе. В наше время покупателя пытаются убедить, будто ему предлагают уникальный товар, придуманный и созданный именно для него. Эксклюзив, ручная работа и т. п. В СССР рубежа тридцатых-сороковых всё было наоборот. Воображение потребителя потрясали объемами. Корреспондент “Вечерней Москвы” Н.Королева на парфюмерной фабрике сравнивала себя с Гулливером в стране великанов: цистерны с цветочным одеколоном по 10 тонн каждая, баки с духами по 500 килограммов. Производственные планы: выпустить в 1940 году 31 миллион флаконов духов и 64 миллиона флаконов одеколона. Ленинградская фабрика “Главпарфюмер” предлагала “духи высшего качества” “Манон”, “Фреска”, “Нега”. Стоили они недешево – 27–28 рублей. Более скромные духи “Камея” стоили 17 рублей. Газеты рекламировали новые духи и одеколон “Крымская роза”. Столичная “Красная Москва” в рекламе и не нуждалась. В магазинах продавались даже подарочные наборы, выпущенные “Главпарфюмером” к 22-й годовщине Октябрьской революции: духи, одеколон, мыло и пудра в красивой коробочке с красными знаменами, красной звездой на кремлевской башне и большими цифрами XXII. Разумеется, выпускали подарочные парфюмерные наборы и к 8 Марта: духи, одеколон, пудра, мыло, губная помада.

Девушки, приехавшие из-за границы, знали толк в косметике. Ариадна Эфрон даже приучила Мулю Гуревича пользоваться кремом “Оникс”: “…по твоему совету, я пользуюсь им всё время, чтобы ты всегда меня любила, и никогда ни на капельку меньше” 255, – напишет он Але в лагерь. Но это случай редкий. Тогда считалось, что косметика нужна не мужчинам и не юным девушкам, а дамам после тридцати лет. “Единственная косметика, которую признавали в восемнадцать лет женщины моего поколения, было мытье головы. Хочешь быть красивой – вымой лишний раз голову” 256, – вспоминала Лидия Либединская.

Не случайно Георгию в СССР нравились или взрослые женщины, или девушки с ярко выраженной южной внешностью. Это всё представительницы южных этносов: еврейки (Иэта Квитко, Майя Левидова), армянки (Мирэль Шагинян), болгарки (дама из Голицыно) и даже украинки (Валя Предатько). А русские?

Весной 1940-го Мур считает москвичек привлекательными, но чем дальше, тем больше будет в них разочаровываться: “Все эти девочки очень хорошие, но они совсем не красивые, вот что жалко; нет, надо быть справедливым, некоторые из них довольно сносные, но ничего особо интересного. Поэтому мне и делать нечего”. 257Может быть, Мур просто рассуждал, как в басне лиса о винограде?