Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Дом на Каляевской, 5 был даже не ведомственным, а кооперативным, построенным на средства жильцов, в те времена – большая редкость. Родители Лилианны Лунгиной много лет работали за границей: “За валюту, которую папа заработал в Берлине, он получил квартиру”, – писала она.

Однако строительство явно не поспевало за стремительным ростом населения. Найти комнату в Москве было трудно, хотя за Цветаеву будут и хлопотать, и помогать ей.

Сначала Муля Гуревич найдет ту самую злосчастную комнату в Сокольниках, куда Мур очень не хотел переезжать. И судьба услышала его: в конце мая Гуревич 222сказал Цветаевой, что есть возможность провести лето в большой комфортабельной квартире покойного академика Алексея Николаевича Северцова. Там жили семьи детей академика – профессора МГУ Сергея Северцова и художницы Натальи Северцовой, в замужестве Габричевской. Искусствовед Александр Габричевский в юности слушал лекции профессора Цветаева. Теперь он пригласил к себе дочь и внука Ивана Владимировича Цветаева. На лето всё население их большой квартиры разъезжалось: Габричевские – отдыхать в Крым, а профессор Северцов – в научную экспедицию.

Утром 11 июня Цветаева и Мур уже собирали вещи в Голицыне. Переезд был и желанным, и тягостным для них. Мур ворчал на непрактичность матери, ее неприспособленность к жизни: “…хотя у нее много доброй воли, всё делает – в этом смысле – шиворот-навыворот, каждоминутно что-нибудь теряет, и потом приходится «это» искать <���…>. При ее хозяйничанье у нас никогда не будет порядка, хотя она и работает очень много, чтобы всё привести в порядок, но при ее отсутствии системы и лихорадочности, разбросанности выходит только беспорядок”. 223

Между тем Цветаевой и Муру с переездом повезло. В Голицыно на лето собрался Виктор Григорьевич Финк с семьей. Финк, выпускник Сорбонны и ветеран французского Иностранного легиона, был довольно известным писателем и журналистом. Еще недавно он работал советским корреспондентом во Франции. Не знаю, сама ли Цветаева договорилась с Финком, или, вероятнее, ей помог Муля Гуревич, но условились так: вещи Финка в Голицыно привезет грузовик, и этот же грузовик вывезет в Москву вещи Цветаевой. Грузовик Финк вполне мог получить в Литфонде, а мог и сам заказать грузовой таксомотор, Мосгортранс предоставлял такую услугу. В мае – июне в газетах появлялись объявления: “Прием заказов на грузовые таксомоторы для перевозок вещей в дачные местности”. Стоянки этих грузовых такси были на Курском, Белорусском, Ржевском вокзалах, на Комсомольской площади, на Пушкинской, на Добрынинской, на Самотечной. Это был тот случай, когда московские власти действовали по-рыночному. Спрос рождал предложение, ведь сколько-нибудь обеспеченные люди стремились летом хотя бы на месяц уехать за город, в Подмосковье. Финк, скорее всего, заказывал грузовик на Белорусском вокзале. Грузовой таксомотор стоил 1 рубль 20 копеек за километр, от Белорусского вокзала до Голицыно – 49 километров. Но перевозка вещей могла обойтись писателю не в 58 рублей 80 копеек, а все 117 рублей 60 копеек, потому что заказчик оплачивал таксисту и обратную дорогу в Москву. Виктор Финк зарабатывал прилично и мог себе позволить полностью оплатить машину. Цветаева, вероятно, могла что-то доплатить водителю, но ни она, ни Мур об этом не написали. На грузчиков им не пришлось тратиться: на грузовике с вещами Финка приехал Муля Гуревич, который и помог с переездом.

Грузовик привез Мура, Цветаеву и Мулю к дому, что стоит в самом начале Большой Никитской. Сейчас это дом № 2, а в 1940-м Большая Никитская называлась улицей Герцена, отличалась и нумерация домов. Адрес был двойной: Герцена, 6 или Моховая, 11. Дом был четырехэтажный, кирпичный, с аркой, выходившей на улицу Герцена. Во двор можно было попасть или через арку, или зайти со стороны Моховой – дворами.

Это самый центр Москвы. Перед зданием Аудиторного корпуса Московского университета на Моховой еще стоял бронзовый бюст Ломоносова. Через дорогу – Манеж. За ним – Александровский сад под самыми кремлевскими стенами. Если Мур хотел пройти через арку и выйти на Моховую, то мог повернуть направо и дойти до Музея изящных искусств и стройплощадки Дворца Советов, что через несколько лет должен был стать центром для всего прогрессивного человечества. Мур мог повернуть налево и за пять минут дойти до гостиницы “Националь”, где располагался один из лучших ресторанов Москвы. Словом, и квартира, и дом, и окрестности были так хороши, что о лучшем трудно было и мечтать.

Мария Белкина называет дом на Герцена университетским, хотя статус его в 1940-м не совсем ясен. В здании были и университетские аудитории, и квартиры профессоров, и Московский зоологический музей. Но этот музей подчинялся не университету, а непосредственно Главнауке при Наркомате просвещения. Квартира № 20, где на лето 1940-го поселились Цветаева с Муром, располагалась на первом этаже, в дальнем от арки подъезде. Окна выходили на университетский двор: “…колоннада во входе – покой, то благообразие, которого нет и наверное не будет в моей… оставшейся жизни” 224, – записала Цветаева. Мур блаженствовал, наслаждаясь комфортом, которого в его жизни было так немного: “Вот сейчас я сижу в большой комнате Габричевского, в глубоком зеленом кресле. По стене – большая bibliothèque vitrèe, en face 225 – рояль. Возле рояля – диван. Высокий потолок с люстрой. Много книг и картин. Уютно”. 226В распоряжении Мура оказалась целая библиотека.

В квартире еще жила старенькая няня Северцовых, ей было 84 года. Цветаева с нею подружилась, а Мур вовсе не замечал. Хозяева поручили Цветаевой и Муру заботы о своем коте. Кот – воплощение тепла и уюта; даже Мур, вообще-то равнодушный к животным, невольно засмотрелся на него – так гармонировал кот с обстановкой уютного профессорского дома, с удобным креслом Габричевского.

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА, 2 АВГУСТА 1940 ГОДА: Сейчас 9 часов вечера. Мать заснула, читая «Cousin Pons»; кот спит, свернувшись калачиком. Из окна доносится отдаленный гул города…

“С весной стал больше думать о женщинах. Интересно, в каком все-таки возрасте у меня будет первая « liaison durable » [29] Продолжительная связь. ( фр .) ?” – спрашивает себя Мур 20 апреля. Жизнь Мура в 1940-м – это мечты и желания, размышления и фантазии. Пятнадцатилетний мальчик, даже такой необычный, как Мур, очень часто мечтает о женщинах, о девушках. Он любуется ими на московских улицах. Он ходит к ним в гости. Он думает о них и днем, и вечером. Желание любить и быть любимым? Не будем наивными. Не станем впадать и в ханжество. Мур не влюблен. Он ищет не романтической, а чисто сексуальной связи. Организм взрослеющего мальчика вырабатывает всё больше тестостерона и провоцирует желание обладать женщиной, девушкой, спать с ней – faire l’amour . Вот, едва оправившись от болезни, Мур записывает в дневнике: “У меня огромная тяга к красивым женщинам и хороший неиспользованный запас чувственности. Кретины, конечно, возопят о «разврате», «морали» и т. п., а дело только в простом человеческом чувстве”.