Павел Скоропадский - Воспоминания. Конец 1917 г. – декабрь 1918 г.

Я пошел на съезд. То, что мне нужно было и что удалось до тех пор создать, оказались две совершенно различные вещи. Я хотел создать оплот государственного порядка из казаков, а, несмотря на слышавшиеся осуждения большевиков, при докладах с места видел, что действия некоторых сотен мало отличались от тактики большевиков в смысле захвата чужого имущества. Была какая-то наивность во всех этих докладах. Люди думали, что делают политическое дело. Докладывали, например, что захватили на каком-то конном заводе для своей сотни всех чистокровных жеребцов, в другом месте захватили для сотни помещение какого-то завода, так что завод не мог работать. Ясно было, что начальники никуда не годились, да стоило только посмотреть на их лица, чтобы сразу понять, что люди эти совершенно не подходили для той работы, за которую они взялись. И Луценко в разговоре со мной потом согласился, что такой способ выборного начальства не даст нам здорового и полезного казачества.

На съезде Луценко тоже выступил, ни к селу, ни к городу, с предложением дебатировать вопрос самостийности Украины. Съезд в тот же день закончил свои заседания, и я решил, сдавши корпус, ехать в Киев и там окончательно выяснить, будет ли Казачья Рада признана Центральною Радою и тогда уже официально действовать, создавши целую стройную организацию, но в случае непризнания ее я решил попробовать действовать за свой страх, но радикально изменив всю систему назначения начальников, и для этого я хотел в Киеве набрать подходящих офицеров-украинцев и организовать инструкторскую школу, а затем уже вышедших из этой инструкторской школы распределить по сотням. Они же и являлись бы нашими агитаторами.

Декабря 29-го я сдал корпус Гандзюку. Сафонов остался начальником штаба. Я предчувствовал, что из комбинации этих двух лиц ничего путного не выйдет. Оба прекрасные люди, Гандзюк – настоящий герой, но оба это были начальники, привыкшие исполнять, но выкручиваться из сложных положений они не умели. Оба этих честных генерала, судя по всем отрывочным сведениям, которые я имел, погибли на своем посту, растерявшись перед кучей большевиков.

Того же дня, 29-го, штаб корпуса устроил мне прощальный ужин. Очень сердечным было мое прощание с людьми, с которыми пришлось много пережить, большинство из них были прекрасные люди. В тот же вечер я с Полтавцем уехал в Киев, где остановился в той же гостинице «Универсал».

В Киеве работа кипела. Поняв, что с министерством дела не сладишь, так как оно, не желая нас признавать, создало особый казачий отдел, во главе которого оно поставило некоего прапорщика Певного, старавшегося всячески дискредитировать нашу организацию и раздававшего оружие всевозможному сброду, который потом действовал якобы под нашим флагом, несмотря на то, что я предлагал вести точный учет казаков и ввести для приема особый порядок поручительства. Кроме того, я считал необходимым назначить начальником казачьего отдела Василия Васильевича Кочубея, человека вполне определенных взглядов в смысле необходимости вводить порядок, а не анархию.

Поняв такое отношение министерства, я решил действовать самолично. Для этого прежде всего устроил нечто вроде вербовочного бюро офицеров. В этом деле мне много помогал полковник Каракуцца, георгиевский кавалер, украинец. Начальником инструкторской школы я назначил штабс-капитана Секрета, тоже украинца. Всем этим людям я точно растолковал их дело. Наш первый набор офицеров немедленно начался.

Затем мне пришлось обратить особенное внимание на организацию казачества в Полтавщине. Там эта организация появилась уже сравнительно давно. В Полтавщине, главным образом, действовали Сахно-Устимович и Милорадовичи. Александр Сахно-Устимович примкнул к нашей Казачьей Раде и собирался действовать совместно с нами.

Киевский полк, т. е. набравшийся в Киевском уезде, был сравнительно многочисленный. Во главе его стоял некий Павлюк, галичанин. Этот Павлюк был самостийником, но все же не фанатического толка. Он мне сначала понравился, казался энергичным человеком, много говорил о своих подвигах в борьбе с большевизмом. Полк у него, по беглому впечатлению, производил вид части, которая может пригодиться. Только не хватало обмундирования и снаряжения.

Этот же Павлюк позвал раз меня на заседание самостийников. Я пошел. Происходило оно на квартире одного из Макаренков. Был там и его чахоточный брат-солдат, который в Меджибужье приезжал ко мне, несколько украинских старшин-офицеров из частей Капкана, генерал Греков, Павлюк, Полтавец, я и еще Остапенко, кажется, присяжный поверенный. Эти самостийники мне несколько нравились тем, что их социальная программа была правее остальных партий, кроме того, они были сторонниками безусловного порядка в армии. Они почему-то считали, что казачество должно идти с ними, и с этой целью я, вероятно, и был приглашен. Ничего на этом заседании особенно интересного не было, главным образом они обсуждали вопрос о необходимости добиться смены Порша, но выдвигали они, по-моему, совершенно неподходящего кандидата, некоего капитана Болбочана, который тут же присутствовал. Я только раз был у них. Они мне показались неинтересными болтунами, фанатиками, совершенно не считающимися с реальными условиями. Вероятно, и я им особенно не понравился.

В первых числах января 1918 года произошло мое знакомство с французами. Еще на фронте, когда я командовал корпусом, у меня были французские летчики, и я был знаком с некоторыми из них. Затем, позже, в Меджибужье, ко мне приезжал часто французский офицер погостить, а я, пользуясь тем, что в Проскурове, недалеко от нас, стояли французские ангары, посылал туда школу прапорщиков осматривать их. Порядок, который они там наблюдали, благотворно действовал на молодых офицеров. Кроме этого, мне было известно, что французская миссия более или менее интересовалась мною, считая меня хорошим генералом. Помню, они хотели непременно иметь копии с моих личных записок, представленных мной в военное министерство по поводу реорганизации армии. Знаю, что Василий Васильевич Кочубей, который имел способность всех знать, ходил к ним, и они заставили дать перевод этих докладных записок, с моего, конечно, разрешения. Теперь же я сблизился с французской миссией и ее главой, генералом Табуи (Tabouis), вот по какой причине: в это время уже чувствовался разлад в Центральной Раде; соц. – демократы проваливались, брали верх соц. – революционеры, анархия на местах все более увеличивалась, растерянность перед большевиками была полная, но главное, ходили неопределенные слухи о заключении сепаратного мира на всевозможных невыгодных условиях, причем называли много лиц из Рады, в том числе и Порша, принимающих большое участие в этом деле.