Павел Милюков - Воспоминания (1859-1917) (Том 2)

Первая русская революция закончилась государственным переворотом 3 июня 1907 года: изданием нового избирательного "закона", который мы, кадеты, не хотели называть "законом", а называли "положением". Но провести логически это различие не было, однако, возможности: здесь не было грани. Если гранью считать манифест 17 октября, то "положением", а не "законом", были уже, в сущности, "основные законы", изданные перед самым созывом Первой Думы: это уже был первый "государственный переворот". Тогда и теперь победили силы старого порядка: неограниченная монархия и поместное дворянство. Тогда и теперь их победа была неполная, и борьба между старым, отживавшим правом и зародышами нового продолжалась и теперь, только к одной узде над народным представительством прибавлялась другая: классовой избирательный закон. Но и это было, опять, только перемирие, а не мир. Настоящие победители шли гораздо дальше: они стремились к полной реставрации.

Если борьбе суждено было продолжаться в том же направлении в порядке нисходящей кривой, то на этом новом этапе она должна была происходить между самими победителями. Равновесие между ними, достигнутое "положением" 3 июня, должно было оказаться временным. Так оно и случилось. Уже роль самого Столыпина в разгоне Второй Думы и в спешном проведении дворянского избирательного закона была диссонансом в победе правых. Для него переход от министерских комбинаций с "мирнообновленцами" к "союзу русского народа", покровительствуемому Двором, был уже слишком резок. В попытках создания собственной партии он унаследовал от гр. Витте союз с "октябристами", самое название которых уже было политической программой. И условием созыва Третьей Думы, естественно, явилось проведение этих его союзников в Думу в качестве ее руководителей и членов правительственного большинства. Но октябристы были группой, искусственно созданной при участии правительства. Даже по "положению" 3 июня они не могли быть избраны в достаточном количестве без обязательной поддержки более правых групп, тоже искусственно созданных на роли "монархических" партий (см. выше).

По положению 3 июня выборы оставались многостепенными, но количество выборщиков, посылавших депутатов в Государственную Думу на последней ступени, в губернских съездах было так распределено между различными социальными группами, чтобы дать перевес поместному дворянству (Каждые 230 земельных собственников посылали в это собрание одного выборщика, тогда как торгово-промышленный класс был представлен одним выборщиком на 1.000, средняя буржуазия - одним на 15.000, крестьяне - одним на 60.000 и рабочие - одним на 125.000 (Прим. автора).).

Так, с прибавкой из городов, были проведены в Думу 154 октябриста (из 442). Чтобы составить свое большинство, правительство своим непосредственным влиянием выделило из правых группу в 70 человек "умеренно-правых". Составилось неустойчивое большинство в 224. К ним пришлось присоединить менее связанных "националистов" (26) и уже совсем необузданных черносотенцев (50). Так создана была группа в 300 членов, готовых подчиняться велениям правительства и оправдывавших двойную кличку Третьей Думы: "барская" и "лакейская" Дума. Как видим, большинство это было искусственно создано и далеко не однородно. Если Гучков мог сказать, в первых же заседаниях Думы, что "тот государственный переворот, который совершен был нашим монархом, является установлением конституционного строя", то его обязательный союзник Балашов, лидер "умеренно-правых", тут же возразил: "Мы конституции не признаем и не подразумеваем под словами: "обновленный государственный строй". А другой лидер той же группы, гр. Вл. Бобринский получавший жалованье от правительства, заявил - более откровенно, - что "актом 3 июня самодержавный государь явил свое самодержавие". Другие платные депутаты на ролях скандалистов, Пуришкевич, П. Н. Крупенский, Марков 2-й, могли вести борьбу за полную реставрацию, опираясь на придворные круги и не считая себя ничем связанными. Сам Столыпин в интервью для правительственного официоза "Волга" заявил, что установленный строй есть "чисто-русское государственное устройство, отвечающее историческим преданиям и национальному духу", и что Думе ничего не удалось "урвать из царской власти". Общим лозунгом, приемлемым для всей этой части Думы, оставался лозунг Гучкова: лозунг "национализма" и "патриотизма".

Не было, однако, в этой Думе единства и в рядах побежденных, - хотя бы в той степени, в какой, с грехом пополам, оно все же сохранялось в двух первых Думах. Там мы могли считать, что в борьбе с самодержавием была побеждена вся "прогрессивная" Россия. Но теперь мы знали, что побежденных был не один, а двое. Если мы боролись против самодержавного права за конституционное право, то мы не могли не сознавать, что против нас стоял в этой борьбе еще один противник - революционное право. И мы не могли, по убеждению и по совести, не считать, что самое слово "право" принадлежит нам одним. "Право" и "закон" теперь оставались нашей специальной целью борьбы, несмотря ни на что. "Революция" сошла со сцены, но - навсегда ли? Ее представители стояли тут же, рядом. Могли ли мы считать их своими союзниками? Нашими союзниками, хотя бы и временными, они себя не считали. Их цели, их тактика были и оставались другие. После тяжелых уроков первых двух Дум с этим нельзя было не сообразоваться. Я говорил, что уже во Второй Думе конституционно-демократическая партия совершенно эмансипировалась от тех отношений "дружбы-вражды", которыми она считала себя связанной в Первой Думе. В Третьей Думе разъединение пошло еще дальше.

По самой идее Третьей Думы, в ней не должна была предполагаться наличность оппозиции. И на выборах правительство все сделало, чтобы ее не было. Избирательные коллегии тасовались так, чтобы надежные выборщики майоризировали ненадежных. Нежелательные элементы и не "легализированные" партии преследовались местными властями, не допускались к участию в выборах и т.д.

И, однако же, оппозиция проникла в Думу через ряд щелей и скважин, оставленных - как бы в предположении, что для полноты представительного органа какая-то оппозиция все же должна в нем присутствовать. Прежде всего, имелась на лицо целая партия, легализированная Столыпиным, но не связанная с правительством договором, вроде Гучковского: партия, назвавшая себя теперь "прогрессистами". Зерно ее составляли те "мирнообновленцы", из которых Столыпин выбирал когда-то кандидатов в министры. Они были конституционалистами неподдельными, и от времени до времени, уже в Думе поднимали вопрос об организации "конституционного центра".