Александр Красовицкий - Императив. Беседы в Лясках

Но количество информации, которую мы получаем, это вообще уже на грани того, что человеческий мозг может принять. И это произошло за последние несколько десятков лет. Уже газета — это был перелом, а сейчас интернет — это уже такой перелом, что мы даже не знаем, сможет ли человеческий мозг все это переработать. Поэтому нам нужны инструменты, чтобы уметь отбирать нужную информацию. Мы таких инструментов себе пока не наработали. Я вижу молодых, они никак не могут понять, что важно, а что не важно, чем надо заниматься, а чем не надо. И я тогда вспоминаю свою бабушку, которая, сидя за столом, когда кто-то хотел открыть рот, сразу перебивала: а ты уверен, что нам надо знать, что ты скажешь? Если нет, то не говори, а если надо — скажи, но подумай, стоит ли нам знать то, что ты скажешь? И если, не дай бог, кто-то хотел сказать, что лук подешевел или подорожал — она говорила: это в кухне надо говорить, прошу за столом не морочить нам голову. Но бабушка имела какой-то свой инструмент селекции. Есть сюжеты, о которых стоит говорить и которыми нельзя заниматься. Жаль, но количество информации, которое на нас обрушивается, гигантское, и здесь мы рискуем вообще потеряться как человечество, как цивилизация, если не найдем средств селекции.

С родственниками в Италии, 1993 г.

И от страха, что мы не понимаем мира, рождаются теории, гласящие, что мир непонятен, потому что за ним стоят какие-то темные силы. И мы подозреваем, что это какие-то заговоры, что кто-то за этим прячется и нами манипулирует, что мы все лишь игрушки в их руках. Что ж, я могу сказать из опыта моей долгой жизни: да, заговоры есть, и есть темные силы. Только есть еще одна мудрость, которая идет чуть-чуть дальше. В этих заговорах есть разные планы. Есть люди, которые хотят контролировать мир. Все эти огромные корпорации договариваются между собой, они хотят быть сильнее, чем правительства, чем национальные государства. Все это правда. Только история доказывает, что никому никогда не удается добиться той цели, которую сам себе придумал. И наконец появляется то, о чем говорит пробабилистика — что случай ведет в другом направлении, и будет не так, как все эти заговорщики хотели. Будет по-третьему. И что в истории тоже есть тайна. И надо не быть таким нескромным и думать, что мы всюду можем проникнуть. В физике мы уже стали скромнее — мы знаем, что не проникнем никогда в тайны, касающиеся времени, материи и пространства, что там есть противоречия, которые не позволяют нам вообще это понять.

И это касается также истории. В истории тоже есть тайны и есть вещи, которых мы никогда не поймем, и надо хотя бы внимательно наблюдать, что там произошло. Когда что-то рухнуло — не думать, что мы объясним методом детерминизма, что это было необходимо. Глупо рассуждал Энгельс, утверждая, что если бы не родился Наполеон, кто-то другой сыграл бы такую же роль. Нет, это неправда. Не было бы Наполеона, и, возможно, человечество пошло бы в другом направлении. А почему молодой Наполеон, который простудился и заболел, не умер — этого мы тоже не поймем. Так что более скромный подход — это более реалистичный, более разумный подход. Разум сейчас подсказывает скромность. А отсутствие разума — это самоуверенность, мы уверены, что мы правы, что мы все знаем или будем знать. Лучше подумать: мы никогда очень важные вещи знать не будем, мы будем стремиться, но правда — как горизонт: она отдаляется.

— Кстати о скромности. Уоррен Баффет ездит на старенькой машине, многие миллиардеры одеваются дешево. Вы говорили о своих родственниках…

— Ну, это такое… Знаете, много говорили, что политики дарили друг другу часы, которые стоят невероятных денег. Но эти часы показывают то же самое время, что и дешевые. И об этом тоже я где-то слышал… Несколько лет назад, когда я был у моих родственников в Италии, я заметил, что у них на руках часы «Swatch». А у них и самолет есть частный, и дворцы, и богатства огромные. Но они мне сказали: знаешь, сейчас это дурной тон — дорогие часы, это выглядит позорно, этого не надо делать, нам это не нравится, люди нашего уровня носят дешевые часы, это и есть быть шикарным. Но вы же знаете, так же раньше рабочий гордился тем, что мог купить джинсы. Конечно, хозяин никогда в джинсах не ходил, только крестьяне и рабочие ходили в джинсах, но начальник в джинсах не ходил. А сейчас начальник покупает новые джинсы и делает себе дырки или покупает с дырками, чтобы выглядело, что они старые. Это тоже такой второй уровень обмана. В Китае мне студенты поставили великолепный вопрос. Я к ним приехал читать лекцию и просил, чтобы они ставили простые вопросы, а они меня спросили: а вы загорели на солнце — вы этим гордитесь или вам стыдно? И пришлось мне объяснять, какое значение для европейской культуры имеет загар. В XIX веке, если женщина загорела, значит она крестьянка, это было позорно. И все носили зонтики от солнца и вуаль, чтобы только не загореть. Но когда с середины века миллионы крестьянок пошли на заводы работать и с белой кожей выходили после 10–12 часов работы, тогда дамы начали выходить на солнце, чтобы показать всем, что они не работают, могут лежать на солнце. Длинные ногти — это тоже доказательство, что я ничем не занимаюсь, что у меня служанка. И я помню, когда с Катей Васильевой, русской актрисой, мы готовили пьесу в период перестройки, была такая нищета, а она должна была играть даму, она мне сказала: Кшиштоф, как мне играть даму, если я с 6 часов утра в очереди за молоком, потом в переполненном троллейбусе еду на репетицию, какая я дама? И я ей привез искусственные ногти, мы их приклеили, и я сказал: вернись домой и увидишь. На следующий день она приехала и уже все поняла: я не могла войти в дом, я не могла открыть замок, звонила соседу, чтобы он открыл моим ключом — с такими ногтями даже ключом не откроешь. Ты так себя чувствуешь, когда тебе нужна служанка. Ты не можешь себе чай подогреть, всего не можешь, и тогда узнаёшь, как живет богатая дама и о чем она думает.

С Екатериной Васильевой, 1991 г.

Но это все — язык, который выражает постоянное желание людей быть лучше других. Только мы должны определить, в каком конкурсе мы участвуем. И у святого Павла, апостола, есть это красивое предложение, что я в хорошем соревновании принимал участие. И это вопрос к любому из нас — в каком соревновании я принимаю участие. Если это соревнование, у кого более дорогие часы, — это глупое соревнование, это духовная бедность, зачем о таком заботиться. А если я забочусь о том, что после меня останется, как я в моей жизни повлиял на мир — это хороший конкурс, если я могу сказать, что что-то оставил, может быть, кого-то к чему-то доброму направил. Это уже хорошее соревнование. Без соревнования говорить, что ничего ни с чем сравнивать нельзя, — это уже постмодернизм, это тоже пустота, это глупость. Важно организовать хорошее соревнование. Потому что соревнование, кто богаче, кто носит брендовую одежду, которую на самом деле люди элегантные не носят, — надо иметь своего портного, а готовую одежду отдать служанке, чтобы она не выглядела плохо, и новые сапоги несколько дней должен лакей поносить. Знаете, это все из XIX века. В принципе, чтобы не делать вид, что я участвую в дурном соревновании. А соревнование на богатство — это дурное соревнование.