Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

Я не просто выставляю коллекцию, мне нравится «работать» экскурсоводом, видеть, как случайно обратившие свое внимание на марки люди вдруг увлекаются моим рассказом, начинают задавать вопросы, вникать в термины, слушать, затаив дыхание. Как правило, журналистов на шахматных олимпиадах больше интересуют вопросы, непосредственно связанные с турниром. Нередко просят меня спрогнозировать исход той или иной партии, интересуются, кого поддерживаю и почему, записывают воспоминания о былом. Но случается, неподдельное любопытство вызывает и мое увлечение марками, особенно если человек выделил время и посмотрел коллекцию. Так вышло, например, в норвежском Тромсё, где проходила летняя шахматная Олимпиада четырнадцатого года и куда я привез небольшую часть своего собрания. Я «поработал» гидом у группы, где в числе слушателей был журналист Владимир Барский, на которого мой рассказ, судя по последующему отзыву, произвел сильное впечатление. В статье он признался читателям, что моя экскурсия заставила его буквально переместиться в другой мир, почувствовать, что такие понятия, как «ограниченный тираж», «блок с перфорацией и без», «спецгашение первого дня», о которых он никогда раньше не задумывался, вдруг оказались важными, значимыми и по-настоящему интересными. Журналист отметил, что увиденное заставило его вернуться в детство, когда маленьким мальчиком он тоже собирал марки, ходил на почту, упрашивал родителей купить красивые новинки и испытывал приятное волнение, когда рассматривал приобретения, аккуратно раскладывал их в альбом.

Знаю, что многие люди старше сорока лет, увидев мое собрание, не могут удержаться от сожаления, что когда-то забросили филателию. Некоторые полагают, что могли бы с легкостью сделать то же самое: собрать огромную коллекцию и разъезжать с ней по миру, собирая почести. Не хочу никого обижать, но призна2юсь, подобное кажется мне маловероятным. Многое нужно иметь, чтобы достичь результата в любом серьезном коллекционировании: и время заниматься этим, и желание, и силы, и терпение, и деньги, и понимание близких, которые позволят тебе тратить все это на твое увлечение в ущерб какому-то другому совместному времяпрепровождению. Мне повезло, что меня принимают таким, какой я есть, со всеми моими интересами и увлечениями. А тем, кто считает, что из любой детской коллекции можно создать шедевр, отвечу так: «Зависит от того, кто ею владеет». Успех никогда не придет к тому, кто не получает настоящего удовольствия от выбранного пути: будь то профессия, или хобби, или просто семейная жизнь.

Спортивный характер и умение четко планировать время всегда позволяли мне грамотно распределять и силы, и желания. У меня всегда, даже на самых напряженных турнирах, получалось уделять минуты любимому увлечению. Почему? Потому что при сильном напряжении отдых необходим даже больше, чем при рутинной работе. А для меня не было лучшего отдыха, чем пройтись по филателистическим магазинам и марочным рынкам в Амстердаме, Лондоне, Париже, проверять свои знания, выискивать из груды барахла действительно ценные экземпляры. Новые марки я привозил из каждой зарубежной поездки, а старые всегда отправлялись со мной на важные турниры. Очевидно, я из той редкой породы людей, которым для отдыха не обязательно менять умственную нагрузку на физическую. Я мог заняться плаванием или бегом, пройтись в морозный день по лыжне, но голова моя во время этих занятий увлеченно обдумывала ходы и позиции. И только три занятия в мире могли по-настоящему помочь мне переключиться: большой теннис, настольные игры (карты и нарды) и марки. Причем если игры – дело азартное, которое отвлекает эмоциями, то филателия – успокаивающий, чисто созерцательный процесс.

На соревнования я часто брал с собой книги по истории марок и таким образом изучал и собственно историю разных стран, ведь история каждого государства отражена в его почтовых выпусках. Помню, однажды в Малайзии во время матча с Яном Тимманом за одним из ужинов хозяева спросили меня, что я знаю об их стране.

– Достаточно, – отвечаю. – В Малайзии тринадцать штатов и три национальные территории.

– Да, так и есть, – смотрят уважительно. Больше ничего не спрашивают, а я добавляю:

– Я их и перечислить могу: Джохор, Кедах, Келантан…

Мои собеседники изрядно удивились. Спрашивают:

– Вы специально готовились?

– Вовсе нет, – улыбаюсь. – Я по каталогу марок изучал все бывшие английские колонии этого региона. Вот и запомнил названия.

– Просто взяли и запомнили?

– Да, – говорю. – Чемпион мира по шахматам на зрительную память жаловаться не должен.

Марки для меня и отдохновение, и новые впечатления, и позитивные эмоции, и приятные воспоминания, и возможность расширить свой кругозор, и столько еще всяких разных прекрасных «и», что все и не перечислишь. Они – неотъемлемая и ничем не заменимая часть моей жизни, потому что в моих марках помещается целый мир.

Одна из самых долгих драм моей ответственности вот уже более сорока лет разыгрывается по одному и тому же адресу: Пречистенка, 10 – московский особняк, возле которого часто останавливаются экскурсионные группы. Когда смотришь на отреставрированный фасад здания, легко представляешь всю ту прошлую в чем-то буржуазно неспешную, а в чем-то бурную и красочную жизнь, о которой так складно рассказывают гиды. Можно даже не закрывать глаза, чтобы подсмотреть, как лакей распахивает тяжелые двери здания перед уверенной поступью хозяина дома – действительного статского советника, президента Вотчинной коллегии князя Ивана Михайловича Одоевского. Вот он отходит от крыльца и, завороженно подняв голову, слушает колокольный звон, доносящийся из женского Алексеевского монастыря. Возможно, он молчаливо любуется пейзажем, а может быть, любезно здоровается с соседями – такими же важными господами, как он сам, которым посчастливилось принадлежать элите московского дворянства. Какие чувства вызывают в нем громкие переливы мелодии? Это легкий душевный трепет, возникающий от простого соприкосновения с прекрасным, или тревога, беспокойство, некоторая растерянность, которую будит во многих колокольный набат? Может быть, князь обеспокоен проблемами на службе или в который раз размышляет, прав ли был сынок Петька в том, что поспособствовал восхождению на престол этой немецкой профурсетки [42]. Но, скорее всего, мысли статского советника куда более прозаичны: дочь Евдокия, дай ей Бог здоровья, на днях должна подарить ему внука или внучку. Как была бы счастлива супруга – Дарья Александровна, – если бы не ушла безвременно уж пятнадцать годков тому назад. Вот было бы славно выходить на Пречистенку с ней вдвоем, спускаться к монастырю и, обсуждая детские шалости, идти вдоль его ограды к реке, подниматься на мост и с легкой улыбкой любоваться великолепием Кремля.