Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Поэтому я не говорю «прощай», как принято писать в некрологах. Нет никакой разлуки, будем, дорогой Ефим, и далее беседовать, а значит, и далее жить вместе. Теперь уже в новом веке и новом тысячелетии.

__________

Заболев, и узнав от врачей о смертельном диагнозе, Горенштейн позвонил бывшей жене и сыну, и они восстановили почти семейные отношения: вместе встречали Новый год и далее Инна Прокопец и Дан Горенштейн до конца были при нем. Писатель успел еще последний раз съездить в Москву (он был приглашен Игорем Волгиным на конгресс Достоевского). В последние недели жизни Фридрих Горенштейн уже в больнице продиктовал по рукописи два эссе – «Домашние ангелы» и «Тайна, покрытая лаком», а также первые главы «Веревочной книги». Из этого факта я делаю вывод о последнем желании Горенштейна, чтобы роман был так или иначе издан.

Эссе «Домашние ангелы» заканчивается поминанием двух горенштейновских «четвероногих ангелов»:

Ангелица Кристя появилась у меня в трехмесячном возрасте в 1975 году. Умерла 15 декабря 1990 года. Крис родился 6 апреля 1992-го в Берлине, умер в июне 1999 года около полуночи, как богоборец. Кристя умерла тихо во сне. Крис лежал в углу неподвижно, бессильно. Но вдруг встал, подошел к двери и у входа умер. Куда он хотел уйти – не знаю.

Пусть эта маленькая элегия будет им маленьким мавзолеем, который я буду посещать, пока жив.

19.6.1999 г.

P.S. Я написал это в печали и спрятал на более чем два года. Теперь эта печаль посветлела.

Слава Богу. Святые печали со временем светлеют. Теперь я решился достать рукопись, кое-что в ней дописал, дополнил, конечно. С увлажненными глазами.

Дополнено 27.9.2001 г.

Похоронен Горенштейн на старинном еврейском кладбище Берлина Вайсензее. На его могильном памятнике надпись по-русски. Это последние слова романа «Псалом», слова пророка Исайи: «О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!»

Пока единственный в России вечер памяти Фридриха Горенштейна состоялся по инициативе друга писателя кинорежиссера Али Хамраева в московском Доме кино 9 декабря 2012 года, и шел он с постоянными накладками. Несколько раз подготовленные Али Хамраевым кинофрагменты и клипы запускались почему-то без звука, и бедный Хамраев бежал через весь зал в аппаратную, а мне, приглашенному им из Берлина участвовать в вечере, приходилось импровизированно взбираться на сцену и конферировать незапланированные паузы.

Вечер все время буксовал и перестраивался по ходу. Когда же я посетовал в кулуарах после вечера на то, что он был слишком уж сумбурным, то мне один умный человек резонно возразил: а разве вечер Горенштейна мог и должен был быть иным? Нет, как раз именно такой рваный по ритму и полный накладок и сюрпризов вечер и похож на самого Горенштейна (в жизни), точнее, похож на его полную перипетий жизнь. А Белый зал Дома кино, как декорация этого спектакля жизни, словно сам собой являл образ распада (России): в нем не было приличного освещения, плохо работал пульт. Легко было увидеть, что из некогда элитарного заведения Дом кино превратился в обветшалый, почти бесплатный клуб для бедных ветеранов кинопроизводства: я встретил в фойе толпу бабушек и с трудом узнал среди них нескольких постаревших советских «кинозвезд» недавнего прошлого. Исчез и когда-то знаменитый ресторан, а Марк Розовский заметил: «Мы сюда вообще только на панихиды ходим».

За несколько часов до вечера должна была состояться пресс-конференция. Она состоялась, но стала явлением из театра абсурда, так как на нее не пришел ни один журналист. Точнее, была одна дама от малотиражки самого Союза кинематографистов. Скорее всего, сотрудница Дома кино без дополнительного гонорара в конверте обзвона СМИ вовсе не делала. Стояли две видеокамеры (одна из них моя), и пришедшие по моей просьбе на встречу с прессой кинорежиссер Александр Прошкин, издатель Борис Пастернак, драматург и режиссер Марк Розовский, а также Али Хамраев и я высказали свои мысли о Горенштейне и его судьбе, обращаясь к двум камерам.

Этот эпизод тоже был каким-то нерадующим символом: поддерживать разговор о Горенштейне как будто стало некому… Но, слава Богу, как показал сам вечер, это не совсем так. А еще у Горенштейна есть читатели, в том числе и молодые.

В итоге я согласился, что если бы вечер прошел официально, культурно и чопорно, то это не был бы вечер Горенштейна, писателя, написавшего еретически гениальные произведения, ни одно из которых не продолжало другое, ни в одном из которых не были использованы стилистические наработки и находки предыдущих, как будто писались они разными авторами.

И мне – и я уверен, многим, пришедшим на вечер, – захотелось сказать большое спасибо Али Хамраеву и тем, кто способствовал осуществлению его инициативы. Хорошо и умно говорили и вспоминали о Горенштейне на том вечере режиссеры Прошкин и Хейфец, писатели Евгений Попов и Виктор Ерофеев и сам Али Хамраев.

Одним из запомнившихся на вечере было выступление Виктора Ерофеева.

Виктор Ерофеев

Я действительно считаю Фридриха замечательным, большим, настоящим писателем, и как-то грустно, что его не замечают сейчас. Или не хотят замечать. Мы когда кого-то вспоминаем, то нам кажется, что самое главное – сказать, что он был добрый, нежный, славный, что за внешней такой «коркой», в нем было все тепло и замечательно. На самом деле Фридрих был человеком, похожим на древних библейских пророков, – он был человеком жестоким и жестким в своем взгляде на мир, в своем взгляде на нас, в своем взгляде на человечество вообще. Особенно в «Псаломе», его философской книге о приходе Антихриста сюда на Землю, Фридрих показал, что человек способен быть скотиной, и очень детально это описал. Этот роман – предупреждение нам всем.

Потом прошло какое-то время, пришли годы, когда людям было легко стать скотинами, скотом, и в общем в 90-е годы, можно сказать, многое случилось так, как Фридрих показал за двадцать лет до того: все, как говорят у нас в русской традиции, «низменные инстинкты» взвихрились и мы получили то, чего не ожидали, потому что наша культура, наша литература нас к этому не готовили. А Фридрих готовил. Но мы его пропустили.

Василий Аксёнов

Этот удивительный, смешноватый и капризный Фриц Горенштейн угадал призвание своей жизни, став замечательно талантливым, плодовитым и щедрым на замыслы писателем. Из всех встреч, а их было немало, особенно во времена «Метрополя», больше всего запомнились наши с ним прогулки по Берлину. Он показывал мне набоковские места, говорил о «Даре», что было уже само по себе неожиданно, поскольку все «метропольцы» знали, что Фриц не любит говорить о других мастерах жанра. Видимо, разреженный воздух эмиграции заставил его отступить от своей обычной ворчливой манеры. В тот вечер… он то и дело возвращался к своим замыслам, и я тогда подумал, что этого хватит на четверть века. Жизни, однако, не хватило для воображения. Впрочем, и то, что осталось, еще долго будет пленять настоящих любителей словесного искусства.