Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Сын обожал отца. Он был идеалом Генрика.

Мне все в тебе нравилось: и то, что у тебя на руках волосы и жилы, и то, что ты вечером в постели читаешь газеты, что у тебя есть визитные карточки, пресс-папье – тяжелое, мраморное, а не промокашка на нитке. Мне нравилось, что, обмакнув перо в чернильницу, ты ловким движением стряхиваешь излишек чернил, так, что никогда не поставишь кляксы; что, заводя часы, знаешь, на каком обороте нужно остановиться; что, когда ты идешь по улице, тебе столько людей кланяется, столько у тебя знакомых; что ты получаешь письма с заграничными марками; носишь пенсне, которое не спадает у тебя с носа; что ты куришь сигары и что у тебя столько ящиков в столе; что не всегда снимаешь шляпу перед костелом… {48} 48 Janusz Korczak. Dziecko sałonu, w: Dzieła, t. 1, s. 255 – 256.

Именно к отцу он чаще всего обращается в «Дневнике», а связанные с ним эпизоды полны давней, тревожной восторженности. В воспоминаниях Корчака отец возвращается из загробной жизни, чтобы на минутку вырвать сына из страшной реальности гетто, забрать в безопасное прошлое: в Варшаву девятнадцатого века. Совместный поход на рождественское представление, где играли дети из монастырского приюта, видимо, стал для Генрика одним из важнейших детских впечатлений. Почти шестьдесят лет спустя старый, больной, усталый человек в нескольких десятках предложений так выразительно, так живо воссоздал это событие, как будто оно произошло накануне:

Длинный зал приюта, занавес, тайна, теснота, ожидание.

Какие-то странные существа в темно-синих фартуках и белых шапочках на голове, с жесткими крыльями.

<���…>

Таинственная дама посадила меня в первом ряду.

Не делайте этого, если ребенок не хочет. Я бы лучше сел где-нибудь сбоку, пусть бы даже заслоняли, пусть даже в самом тесном и неудобном месте.

Беспомощно:

– Папочка.

– Сиди. Дурачок.

По дороге я задавался вопросом, будут ли там Ирод и черт.

– Увидишь.

Эта скрытность взрослых доводит детей до отчаяния. Не делайте детям сюрпризов, если они того не хотят. Им нужно знать, заранее понимать, будут ли стрелять, точно ли будут, когда и как. Ведь надо подготовиться к долгому, далекому, опасному путешествию. <���…>

Началось. Нечто неповторимое, единственное, окончательное.

Людей не помню. Не знаю даже, красный был черт или черный. Скорее, черный, с рогами и хвостом. <���…> Сам царь Ирод называл его:

– Сатана.

И такого смеха, и таких прыжков, и такого взаправдашнего хвоста, и такого «нет», и таких вил, и такого «иди» – не видел, не слышал… {49} 49 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt.

Описание совместного похода на спектакль – подробный анализ взаимоотношений ребенка и взрослого. Сын доверяет отцу и любит его. А отец? Он сердится, наверное, его раздражает боязливость сына. Может, отец хочет добиться от него более мужского поведения? Корчак-воспитатель в обиде на него за то, что презирал детский страх, не разобрался, не приласкал. Маленький Генрик, великодушный, как все дети, прощает.

Ведь, возвращаясь с представления домой, они заходят поесть мороженого, а может, выпить воды с соком – с мамой бы и речи быть не могло о таком, в приютском зале было жарко, ребенок вспотел и может простудиться. Ребенок и впрямь простужается – рассеянный отец даже не заметил, что сын потерял шарф. Правда, простуда не очень сильная, но мальчика приходится уложить в постель. Может, это демонстративное действие, направленное против безответственного папы? Мама предупреждает: никакого мороженого до самой весны.

Между родителями происходит какая-то игра. Генрик лежит в постели уже третий день, а когда отец подходит к нему, мама сурово одергивает:

– У тебя холодные руки. Не подходи.

Отец, покорно выходя из комнаты, бросил на меня многозначительный взгляд.

Я ответил тайным веселым взглядом, означающим что-то вроде:

– Она хорошая.

Думаю, мы оба чувствовали, что на самом деле не они – мама, бабушка, кухарка, сестра, служанка и панна Мария (гувернантка), – не вся эта бабская компания правит домом, а мы, мужчины.

Мы в доме хозяева. А уступаем ради священного спокойствия {50} 50 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Но эта близость была зыбкой, на нее нельзя было полагаться. Отец – возбудимый, легко менявший настроение – все время создавал в доме ощущение беспокойства. Нельзя было предугадать, как он отреагирует на какое-либо событие, проступок. Поведет ли себя как дружелюбный товарищ или раскричится, обвинит в глупости? Мать все чаще плакала. Все болезненнее отзывалась отцовская рассеянность на семейной жизни. Презрение, невнимание, беззаботность. Усиливались его чудачества, раздражительность, непредсказуемость. Постепенно его приступы неконтролируемой ярости стало невозможно выносить.

А потом случилось несчастье, изменившее всю жизнь семьи. После очередного приступа агрессии, который был сильнее обычного, мецената Гольдшмита забрали в психиатрическую больницу, где ему поставили диагноз: бредовое расстройство.

Генрику было тогда двенадцать лет.

Поначалу мальчик не осознавал ни причин, ни масштабов несчастья. Через некоторое время отец вернулся домой. Затем приступ безумия повторился. И снова пришлось отвезти его в больницу. Лечение стоило дорого. Начались материальные проблемы. Меценат Гольдшмит и раньше вел не по средствам роскошный образ жизни, делал необдуманные инвестиции, влезал в долги. В перерывах между курсами лечения он пытался жить обычной жизнью. Но это было невозможно. Он потерял клиентов, был вынужден закрыть контору; не имея больше денег на удовольствия, к которым привык, он выносил из дома и распродавал за гроши ценные вещи.

Спустя годы Корчак рассказывал печальную историю об их семейных часах, оказавшихся в варшавском антикварном магазине. Генрик и Анна судорожно принялись собирать деньги, чтобы выкупить их. Каждый день ходили к магазину посмотреть, стоят ли еще часы в витрине. Когда наконец скопили нужную сумму, оказалось, что часы продали накануне.

Пришлось урезать расходы, сменить квартиру на менее просторную. С Мёдовой они переехали на площадь Красиньских, потом на Свентоерскую и, в конце концов, на Лешно. Когда пребывание отца в больнице затягивалось, мать привозила к нему детей. Должно быть, то были мучительные встречи. Властелин жизни, хозяин дома, «идеал, абсолютное совершенство» – в страшном унижении, беспомощный, отупевший от лекарств, среди медсестер, которые обращаются с ним как с ребенком, среди других пациентов, вызывающих, как и он, жалость и тревогу.