Ирина Безрукова - Жить дальше. Автобиография

Отсутствие в нашей жизни папы не особо омрачало мое существование. Честно говоря, я не помню каких-то особых страданий на этот счет. Может быть, мама с нами как-то правильно поговорила о том, что между ними происходит, нашла какие-то нужные слова. А может быть, дело было в том, что папа, и будучи в семье, нечасто появлялся дома, был то на гастролях, то на репетиции. Зато я узнала новое слово «алименты», оно стало часто звучать в нашем доме. В почтовом ящике иногда появлялись квитанции, с которыми надо было ходить на почту и получать деньги. Маме причиталось 40 рублей. 20 за меня и 20 за Олю. Бабушка, правда, жаловалась, что приходят эти квитанции нерегулярно, и чем дальше, тем реже. Мама объясняла, что папа нашел себе какую-то «халтуру» (я понятия не имела, что это такое), и, мол, эта «халтура» позволяет ему безбедно жить самому, но не перечислять деньги нам. Постепенно пить он стал все больше, работать все реже, в оркестры его уже не брали, и со временем музыка в его жизни вовсе сошла на нет.

Пару раз отец приезжал к нам, чтобы забрать какие-то свои вещи, которые мы прихватили, уезжая из Кызыла. В один из таких приездов они с бабушкой говорили на повышенных тонах, и я услышала, как она говорит: «Ну что же ты за отец такой, на день рождения дочерям даже открыточки не прислал!» Мне было больно это слышать. Да, бабушка была права, он действительно не поздравил меня с днем рождения. Но если бы бабушка не произнесла эту фразу вслух, я, возможно, и не придала бы этому факту особого значения, предпочла бы не заметить папиного поступка. Ребенок – чистое существо. Он любит своих родителей, нуждается в их внимании и надеется на то, что родители его любят тоже. Чтобы уберечь себя от разочарований, ребенок старается не замечать очевидных вещей: того, что папа о нем забыл и не собирается ни заботиться, ни любить, ни хотя бы поздравлять с днем рождения. Я до последнего хотела быть уверенной в том, что для папы мое существование имеет какое-то значение. Фраза, сказанная бабушкой, возымела эффект той самой соломинки, сломавшей спину верблюда, – я наконец-то осознала истинное положение дел, и это на какое-то время выбило меня из колеи.

Впрочем, этот удар я пережила достаточно легко. Жизнь в детстве такая насыщенная, что дети быстро забывают о плохом. Мне было чем заняться. У меня была моя семья – сестра, мама и бабушка. Была школа, друзья и масса идей, как интересно и с пользой провести время. Мы гуляли на улице, занимались музыкой, прыгали в «резиночки», гоняли в футбол, играли в «ножички» или просто носились по дворам до тех пор, пока не надоедало, или пока чья-то мама не крикнет из окна: «Миша, домой, мультики начались». Тогда мы всей гурьбой бежали к Мише, чтобы посмотреть у него телевизор. А Мишина мама с удовольствием нас всех кормила – выдавала таз черешни или клубники, тарелку слив или абрикосов (у нас их называли «жерделы»), или крошила в миску невероятно вкусные ростовские помидоры, лучше которых нет нигде, добавляла огромное количество зелени и сдабривала все это ароматным маслом, пахнущим на всю кухню.

В то время кое у кого из наших соседей стали появляться магнитофоны, на подоконник выставлялись колонки, включалась какая-нибудь модная Вопеу M, и начиналось веселье. Или население двора все толпой окружало новенькую «копейку» или «шестерку» – машины у людей в то время появлялись нечасто, и каждый новый автомобиль был настоящим событием.

Иногда я скучала по Сибири. Вспоминала, как мы удирали на Енисей, хотя нам строго-настрого запрещено было это делать – уж больно быстрая и холодная была река. Но мы не могли пропустить ледоход и не увидеть, как ломались льды, как выбрасывало их на берег. Льдины лежали на берегу и таяли под солнцем. Можно было тронуть торос палкой, и он с хрустальным звуком рассыпался на мелкие ледяные иглы. А через день вернёшься на берег – а половины тороса нет, растаял. Да, там не было фруктов, малина с трудом успевала вызревать, а клубника не поспевала вовсе. Когда ее привозили на рынок – это было целое событие, но бабушка, ругаясь, обходила эти ряды, не могла смотреть, какую цену ломят продавцы на товар, который у нее на родине в сезон поглощали в неимоверных количествах и все равно не успевали перерабатывать. А если на рынке встречался арбуз, то его покупали вскладчину на большую компанию и всем доставалось по кусочку. Зато кедровые орехи или медвежье мясо на том рынке были в изобилии, ешь не хочу. Но вот как раз медвежатины и не хотелось.

Когда мне было лет десять, мамино здоровье вновь стало ухудшаться. Опухоль, которую попытались удалить во время первой операции, не сдалась и вновь стала расти. Головные боли усилились, появились «приступы», похожие на те, что бывают при эпилепсии, и стало ясно, что без повторного вмешательства не обойтись. Мама и бабушка обсуждали предстоящую операцию, звучали очень страшные слова «трепанация черепа» и «наркоз».

Когда мама вновь вернулась из больницы домой, я узнала, что ей снова брили голову наголо и вскрывали череп. Во время операции что-то пошло не так, врачи задели артерию, была серьезная кровопотеря, повредили нерв. Ситуация была критической, пришлось срочно вызывать главного хирурга, который доделал операцию.

Мамочка была очень слаба, у нее отнялись левая рука и нога, были проблемы с речью. Сестра вспоминала потом, что, навещая маму в больнице, она брала с собой букварь и учила ее говорить заново. Мама жаловалась на головные боли и не могла уснуть без сильных снотворных. Ей дали инвалидность. Но работать мама продолжала. Конечно, о работе медсестрой не могло быть и речи, и она устроилась в круглосуточную аптеку, дежурила там по ночам.

Однажды наша соседка, наблюдая за тем, как бабушка выбивается из сил, ухаживая за дочерью-инвалидом и двумя внучками, предложила маме устроить меня в школу-интернат. У нее там учился сын, и они были в восторге от этого заведения. «Лесная школа» – так она называлась – была чем-то вроде санатория, где дети жили и учились, можно было забирать их на выходные домой или приезжать в гости. Я туда отправилась и год прожила в этом чудесном месте. Мне очень там нравилось. По рабочим дням мы учились, потом обедали, потом выходили на улицу гулять, зимой катались на коньках на собственном катке, участвовали в разных интересных мероприятиях, а по вечерам делали вместе с учителем уроки. Учиться было легче, чем в обычной школе, потому что можно было, если что-то не понимаешь, уточнить прямо тут же у учителя.

Это был такой пионерский лагерь длиной в год. Нас там не только учили, но и всячески оздоровляли – например, выводили на большую крытую террасу, клали на кровати, заворачивали в большие стеганые спальники, пеленали, как младенцев, и завязывали бантиком, чтобы мы не развязались. В таком виде мы спали на открытом воздухе, словно и не шестиклассники, а младенцы.