Александр Волков-Муромцев - Палаццо Волкофф. Мемуары художника

С самыми теплыми пожеланиями,

поверьте, искренне Ваша,

Матильда Берхтольд-Штрахан».

Должен упомянуть одну любопытную вещь о дворце Контарини, которая сделала его знаменитым. Говорили, что там полно тайных ходов и что графиня может гулять по всему дворцу, не будучи увиденной или услышанной, сама же она могла делать и то, и другое. Мы поверили, что в этом есть доля правды, потому что однажды, когда мы слишком сильно надавили на кирпич в стене, он провалился, и мы увидели, что за стеной находилась другая комната или коридор. Думаю, что эта бедная графиня, жившая в дальнем крыле дворца, видела моих детей в доме много чаще, чем в их сандоло [43] Традиционная венецианская лодка, несколько отличная от знаменитой гондолы. , и именно поэтому она сожалела, что они должны были съехать.

Мне нужно было думать об образовании моих детей, и я стал изучать разные школы в Венеции. В то время немецким и французским языками там пренебрегали, и куда могли ходить дети, не говорившие по-итальянски? Я надеялся найти что-то вроде замечательной школы во Флоренции, которую сам посещал в 1857 году и которая называлась «Школой для отцов семейств». Детей там отправляли в специальные классы, где они продолжали начатую в своей стране учебу; но ничего подобного нельзя было найти в Венеции.

Поэтому мне пришлось воспользоваться услугами г-на Бюринга, только что закончившего университет молодого немца, со шрамом на лице — результатом дуэли. Мы поселили его с детьми в мезонин дворца, и он начал давать им уроки, а сам изучать итальянский. Энергия, с которой он работал, была поразительной. Сразу же после того, как он заканчивал занятия с детьми, он доставал свои собственные книги — переводы и словарь, и занимался так усердно, что уже через год смог написать на итальянском языке первый памфлет.

Когда бывало жарко, он рано утром выпрыгивал из окна в Канал и снова заходил в дом в своем купальном костюме через большую входную дверь. Однажды он поднялся на второй этаж и спрыгнул оттуда с балкона в воду, — я попросил его больше не делать этого из-за остатков причальных свай (pali), которые могли находиться под водой.

Это венецианское развлечение полностью исчезло с момента появления пароходов. В прежние времена каждый мог купаться перед своим собственным домом, и старая графиня Тан, владелица небольшого дворца на Канале, установила палатку между четырьмя сваями перед своим домом, чтобы иметь возможность наслаждаться уединением. Именно у входа в наш дворец, смотрящий на Канал, я дал двум своим сыновьям первые уроки плавания, и они усвоили их так быстро, что после двухнедельного обучения смогли плавать до железнодорожной станции, на расстояние около двух километров (в сопровождении моей жены, плывшей вслед на своей гондоле). Понятно, что всё, что связано с гондолами, гондольерами и лодками, представляло огромный интерес для детей, и они не чувствовали себя достаточно счастливыми до тех пор, пока им не подарили маленькую лодку-сандоло, в которой они могли грести венецианским способом, стоя. Вскоре оба мальчика и их сестричка уже могли грести вполне хорошо. Их сандоло было отлично известно в городе, потому что они все носили синие майки и кепки, а моя маленькая дочка — серую юбку.

Однажды с нами был князь Виктор Барятинский [44] Князь Виктор Иванович Барятинский (1823–1904) — капитан 1-го ранга, участник обороны Севастополя, командир брига «Эней», автор воспоминаний о Синопском бое и Крымской войне. В 1890-е гг. поселился в Риме, в Палаццо Киджи, где и скончался. На кладбище Тестаччо установлен его кенотаф, в то время как прах перевезен в Россию. , и я спросил его, не желает ли он поплыть с детьми в лодке. Как старый моряк, он сказал, что ему бы этого очень хотелось, но, поскольку он сильно страдал подагрой, то сказал детям, что если упадет в воду, это будет для него смертельно. Это, однако, их не напугало, и они взяли его в долгую прогулку по Лагуне, вернувшись без каких-либо неприятностей.

Князь Виктор Иванович Барятинский

Я дал этой маленькой лодке имя «Mi no eh!», что на венецианском диалекте означает «Это не я», так как знал, что в маленьких каналах у детей будут постоянные проблемы с другими лодками, и всегда будут возникать споры «кто виноват». Все будут твердить: «Это не я!» («Mi no eh!»).

…Красота Венеции полностью зависит от близких отношений, которые существуют между водой и городом, и эти отражения делают вид Венеции уникальным. К сожалению, с тех пор, как появились пароходы, и, кроме того, «lancie» (катера), создающие волны по обеим сторонам каналов, эта характерная черта венецианской красоты сильно ослабла.

Купив собственный палаццо за 15 тысяч франков — небольшую сумму для дома на Большом канале — я очень этим гордился. Но каково было мое разочарование при встрече с одним венецианцем, которому я рассказал об этой покупке, когда тот заявил, что я купил только половину дома, принадлежавшего, в действительности, двум разным владельцам. Увы, вскоре я обнаружил, что это правда. Я не понимал раньше, что в Венеции дома можно разделить на этажи, и поэтому был вынужден купить теперь другие этажи, заплатив на 18 тысяч франков больше. Эти непредвиденные расходы заставили меня продолжать работать над акварелями, не надеясь на устройство научной лаборатории. Когда я внимательнее присмотрелся к своему приобретению, то увидел, что для того, чтобы сделать его пригодным для жизни, я должен был потратить еще более 100 тысяч франков.

Не имея пока имени как художник, я мог надеяться собрать такую сумму, только установив минимальную цену на свои акварели и в то же время, максимально увеличив их количество. Вскоре я понял, что на необходимые 100 тыс. франков, не говоря уже о стоимости маленькой научной лаборатории, потребуется три года работы по десять-двенадцать часов в день. Это открытие огорчило меня, и я должен был смириться с тем, что идея осуществлять два вида деятельности одновременно, а именно — науку и искусство, оказалась невозможной. Необходимость попрощаться с наукой, где я уже сделал себе имя, и положить конец общению с несколькими коллегами, которые, вероятно, посчитают меня дезертиром, ввергла меня в уныние. Моя печаль в то время было неописуемой. Если бы я мог предвидеть, что двадцать лет спустя унаследую великолепное поместье с возможностью применить свои научные знания на практике [45] Речь идет об усадьбе Баловнёво, полученной по наследству от дяди. , я бы покинул тогда Венецию, удовольствовавшись доходами от Сычёво и устроившись в немецкий университет.