Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

В одиночестве я спустился по ступенькам здания федерального суда и пересек Родни Сквер с тяжелым сердцем. Я не считал, что мистер Прикетт совершил что-то аморальное или неэтичное. В принципе он просто делал свою работу. Но эта молодая семья все время стояла у меня перед глазами. Истец стал инвалидом, искалеченным навсегда, и могло выйти так, что он ничего не получит. Я не мог смотреть на это иначе только потому, что так требовал закон. Закон может ошибаться. Я чувствовал, что должен был представлять истца, что мое место – рядом с людьми, не защищенными системой. Дойдя до центра Родни Сквер, я принял решение уйти из Prickett, Ward… От этой мысли мне стало легче. Я был уверен, что Нейлия поддержит меня. Я не считал, что ухожу от чего-то, я ощущал, что направляюсь к цели.

В конце 1968 года деловой квартал Уилмингтона был странным местом. Почти полгода назад в городе ввели военное положение. Через несколько дней после убийства доктора Мартина Лютера Кинга в апреле бросание камней и бутылок переросло в стрельбу из укрытий, грабежи и поджоги, и тогда губернатор от демократов Чарльз Терри призвал Национальную гвардию. Каждый день я шел на работу в Prickett, Ward… мимо солдат – рослых белых парней в униформе и с винтовками. Вероятно, они нужны были, чтобы защищать меня.

Даже через семь месяцев после окончания беспорядков губернатор Терри не стал отзывать гвардию. Мэр Уилмингтона попросил его, но Терри отказался. В ту осень в новостях время от времени показывали репортажи о единственном городе в Америке, где еще оставались патрули Национальной гвардии, в основном в черных кварталах. В интервью телерепортерам почти все белые граждане говорили, что рады присутствию гвардии. Они боялись, что беспорядки вспыхнут в гетто, а потом продолжатся и за его пределами. Они боялись, что у полиции Уилмингтона не хватит сил справиться с ними. Словом, они просто боялись. Поэтому согласились с губернатором Терри, объявившим, что для обеспечения правопорядка нужна Национальная гвардия и что гражданам, возможно, придется отказаться от некоторых свобод для обеспечения общественного спокойствия.

Однако в черных кварталах Восточного Уилмингтона жители все же находились в страхе. Каждый вечер гвардейцы расхаживали по их улицам с заряженным оружием. Был объявлен комендантский час от заката до рассвета. Матери боялись, что их дети совершат одну фатальную ошибку и будут убиты. Местные жители называли ночные разведывательные рейды Национальной гвардии «крысиными патрулями». «Они патрулируют наши улицы, словно мы звери, – говорили чернокожие граждане. – Они лишают нас чувства собственного достоинства».

Ночные выпуски новостей представляли эти истории словно разговор двух рас, проживающих в Уилмингтоне, но я знал, что белые и черные не общались между собой. Большинство белых, из районов Мейфилд, Вествуд Мэнор или Арденкрофт, едва ли разговаривали с чернокожими в 1968 году. И я уверен, только незначительный процент из сорока тысяч чернокожих граждан Уилмингтона вообще имели какое-либо общение с белыми. Я знал это по личному опыту, работая спасателем в бассейне, который находился в одном из бедных кварталов города.

Я работал там в начале шестидесятых, когда внимание людей стали привлекать нарушения правил сегрегации в общественном транспорте, сидячие демонстрации и то, что «Бык» Коннор разгонял демонстрантов, используя брандспойты и натравливая собак. Как и всем американцам в те годы, драматичные уроки по сегрегации и гражданским правам мне давали газеты и телевидение. Но я бы сказал, что самые ценные знания о том, что разделяет людей и что их объединяет, я получил летом 1962 года. Мне было девятнадцать лет, я учился и в свободное время подрабатывал в бассейне.

Летом в Prices Run всегда было многолюдно. В те дни по соседству было не так уж много квартир с кондиционерами, поэтому бассейн был именно тем местом, где можно было охладиться, отдохнув от жары. Из дюжины спасателей, работавших в то лето в бассейне, я был единственным белым парнем. Среди сотен людей, ежедневно плававших в Prices Run, белых было мало – за одним примечательным исключением. Почти каждый день в определенное время появлялся старый морской волк по имени Билл Райт, обслуживавший оборудование бассейна. Я привлекал взгляды многих посетителей. Большинство людей, с которыми я там познакомился, действительно никогда не разговаривали с белыми.

Маленькие дети любили брызгать водой мне на ноги, а потом сидеть и смотреть, как курчавятся волосы, высыхая на солнце. (Некоторые из этих детей приходили потом навестить меня, когда я стал директором парка в ирландском квартале, и получили взбучку за то, что пили воду из фонтана.) Другие спасатели пригласили меня в свою баскетбольную команду. Мы обычно ехали на машине через мост, чтобы сыграть со спасателями из Riverside Pool, и я был единственным белым парнем на площадке. Иногда мои друзья говорили мне, что их, черных, вынуждали сидеть наверху в кинотеатрах делового квартала.

Каждый день во время обеденного перерыва мы сидели в аппаратной и разговаривали. Парни расспрашивали меня о белых девушках или просили одолжить мои лоферы Bass Weejuns на свидание вечером. Но больше всего мне запомнились их истории о том, с каким отношением белых они сталкивались каждый день. И мне показалось, что черным постоянно, прозрачно и не очень, намекали на то, что в Америке им совсем не место. И за день таких колкостей могло быть до дюжины. Я вспомнил об этом в следующем году, когда было опубликовано письмо доктора Кинга из Бирмингемской тюрьмы в ответ сочувствовавшим ему священникам, черным и белым, призывавшим его поумерить агрессию и проявить немного терпения.

Если вы когда-нибудь внезапно чувствовали, что ваш язык заплетается, а речь путается, когда вы пытаетесь объяснить своей шестилетней дочери, почему она не может пойти в парк развлечений, о котором только что объявили по телевизору, и видите, как слезы наворачиваются ей на глаза, когда ей говорят, что Город забав закрыт для цветных детей, и видите, как печальные облака осознания своего уничижения начинают покрывать небо ее маленькой души, а ее маленькая личность начинает искажаться из-за бессознательной горечи по отношению к белым людям; если вы должны изобретать ответ своему пятилетнему сыну, спрашивающему с отчаянным пафосом: «Папа, почему белые люди так плохо обращаются с цветными?»; если вы едете по стране и видите, что вам приходится ночь за ночью, скорчившись, спать в углу своего автомобиля, потому что ни один мотель вас не принимает; если вас унижают день за днем постыдными надписями: «для белых» и «для цветных»; если вашим первым именем становится «ниггер», затем – «малый» (сколько бы вам ни было лет), а вместо фамилии вас называют «Джон»; если ваших жену и мать никогда не величают уважительно «миссис»; если вы изводитесь днем и мучимы ночью от мысли, что вы – черный и потому вынуждены постоянно быть начеку, никогда не зная, чего ожидать в следующий момент, отравленный внутренними страхами и внешним негодованием; если вы всегда сражаетесь с убивающим ощущением, что вы – «никто»; тогда вы поймете, почему нам так трудно ждать.