Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга первая: Начало. То да сё…

Представляю, какой кошмар пережил Николай Трофимович, глядя на разрозненные куски материала, ничего общего с коллизиями сценария Кончаловского не имеющие, где таскали какой-то скатанный в трубу ковер, да еще под неотчетливый черновой звук, где никаких слов понять было нельзя, а то и вообще без звука. Ничего общего с принятыми на «Мосфильме» канонами рабочего материала, с тем, что считалось нормальным или просто приемлемым, тут не было и в помине. Снятое Хамдамовым было возмутительно художественным, ошеломляюще новым, свежим, словно снятым кем-то и впрямь свалившимся к нам сюда с луны. Чухрай, продолжавший оставаться руководителем Экспериментальной киностудии, только уже присоединенной к «Мосфильму» и теперь именовавшейся Экспериментальным объединением, где и снимал свою картину Хамдамов, стал собирать в его защиту кинообщественность, позвал «до кучи» и меня, вроде как молодого режиссера с довольно хорошей репутацией. Я, как и другие, пытался убеждать Сизова, бубня, какой это, мол, прекрасный материал.

— Ты чего защищаешь? Ты кого защищаешь? — не на шутку сердился Сизов. — Ты с ума не свихнулся? Понимаешь, что начнется на студии, если мы позволим режиссерам работать без утвержденного сценария? Это для меня самое главное! Черт с ним, с материалом! Я хочу знать, о чем он снимает фильм! С меня за это спросят!..

Сизов потребовал немедленно предъявить сценарий. Пусть и про ковер. Но чтобы что-нибудь ясно было.

— У меня нет сценария, — честно сознавался Рустам. — Я снимаю просто так. Я сам не знаю, чем это все закончится про ковер…

Могу вообразить, как ползли на лоб глаза Сизова, когда ему рассказали, что на государственные деньги уже два месяца снимается кино не по утвержденному сценарию, а «просто так». Тут уже было не до качеств материала как такового — дело касалось «основополагающего принципа».

Любого другого Сизов, без сомнения, замочил бы разом, и дело с концом. Но тут каким-то тонким милицейским сверхчутьем он понял, что случай неординарный, Рустам, вероятно, шибанут мозгами не на шутку. Сизов мужественно и даже по-своему благородно взял себя в руки.

— Пусть напишет любой сценарий, — сказал Сизов, — мы его почитаем, наверное, утвердим, и он будет продолжать снимать дальше. Но чтобы всем было ясно, чем там дело с этим ковром кончится…

По тем временам это было либеральнейшее из решений. Обрадованный, я позвонил Рустаму:

— Пишите сценарий! Сизову нужен хоть какой-нибудь сценарий, практически любой.

— Да-да, — неуверенно отвечал Рустам. — Но нельзя ли ему как-нибудь объяснить, что на самом деле сценарий у меня в голове есть. Помните, кое-что из него я когда-то вам рассказывал…

— Ну, напишите ему все что угодно… Ему для отчетности надо…

— Ладно, — сказал Рустам. — Напишу.

И исчез. Прошли неделя, две, месяц, три… Найти Хамдамова было невозможно. Через много лет я пытался выспросить у Рустама, что тогда случилось. Он объяснил, что после скандала действительно хотел писать сценарий, но потом понял, что если он его все-таки напишет, то ни Сизов, ни кто другой попросту ничего ни про какие инфицированные ковры не поймет («я и сам пока с трудом понимаю») и картину все равно придушат. После чего Рустам улетел к себе домой в Узбекистан, оттуда еще куда-то, а половина отснятой картины так и повисла в воздухе. В воздухе — не в воздухе, но уж точно на финансовом балансе студии.

Как-то утром у меня раздался звонок. Говорил Андрон:

— Слушай, сними мой сценарий. Хороший… Хамдамов его просто не понял, да и не хотел понимать.

К тому времени я, уже слегка вовлеченный во всю эту склоку, сценарий Андрона прочитал, и совсем он не показался мне таким уж неинтересным, как рассказывал Хамдамов. На самом деле сценарий был написан хорошо. Профессионально сверхкрепко.

— Сними! Я с Сизовым уже предварительно договорился…

— Я не могу. У меня уже есть свой сценарий… Я с ним почти запустился.

Я начинал «Сто дней…».

— Хочешь, я тебе посоветую режиссера, который снимет это потрясающе… — отвечал я Андрону. — Блистательно…

— Кто?

— Никита.

Андрон молчал.

— Андрон, отдай ему сценарий, я готов тебе хоть кровью расписку написать, что все будет тип-топ…

— Ладно, — слегка обиделся Андрон. — Не хочешь — как хочешь…

Разговор закончился, со временем забылся, месяца через три я встретил Адабашьяна.

— Начинаем «Рабу любви»…

— А что это такое?

— Обыкновенный индийский фильм. Мы даже решили бланк заказать: «Объединение советских индийских фильмов». «Раба любви»…

Выяснилось, что речь идет о бывших хамдамовских, андронов-ских, горенштейновских «Нечаянных радостях»…

Вскоре со всей своей командой они исчезли со студии: в то время у Никиты была такая сверхэффективная партизанская тактика — забрать со студии технику, уехать куда-то «с концами» и возвратиться с уже отснятой картиной. Никаких павильонов, редакторов, обсуждений материала. На «Мосфильме» практически делались только монтаж, озвучание, перезапись и титры.

Встретились мы с Никитой уже в перезаписи. Обнаружилось, что мы работаем в соседних ателье: я перезаписывал, кажется, «Сто дней после детства» (странно, но правда, числа и дни недели, даже часы и даже минуты я помню, года отчего-то напрочь забываю), он — «Рабу любви». Пока звукооператоры мотают пленки на начало, всегда образуется минут двадцать свободных: режиссеры в это время слоняются по коридору, тупо изучая пол. Во время одной из таких перемоток в дверях нашего ателье вдруг появился Никита, рассеянно посмотрел какую-то из частей моей картины.

— Красиво! — похвалил он, когда часть закончилась, и неожиданно добавил: — Слушай, а ты когда-нибудь пил коньяк со сливками?

Я никогда не пил коньяка со сливками.

— Ты не пил коньяка со сливками?! Ну, как же можно?..

Кто-то из ассистентов тут же был послан в магазин, коньяк и сливки доставлены, мы маханули по маленькой — действительно, вкусно необычайно. Но главный эффект состоял в другом: экран вдруг волшебно преобразился. Оказалось, что на нем идет что-то завораживающе-прекрасное, исключительное, невиданное — а вовсе не знакомый до каждой клетки, затрепанный позитив с параллельной фонограммой кваканья каких-то тупых лягушек. Нет, нет! Перед тобой словно бы внезапно распахнулось окно в гармонически прекрасный мир совершенных людей и их совершенных, почти божественных взаимоотношений. Это с нами происходило уже в ателье у Никиты.

Мы не сразу поверили своему ощущению и добавили еще по одной. Потом махнули еще…

Под конец второго дня активной перезаписи мужественный человек, звукооператор Женя Базанов, сказал:

— Ребята, кончайте!..

А мы действительно разошлись уже без всякого удержу: то пускали на полную катушку одну музыку, то убирали все реплики напрочь, сладострастно глуша их любовным стрекотанием кузнечиков, сольное исполнение которого казалось нам очень и очень милым…