Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

«Вы просите билет? На мой концерт? У меня? А если билета нет, просите, чтобы я провел в зал девушку из ФРГ… Просите, чтобы я провел… Разве кто-нибудь дал мне билеты на мой вечер?! Разве я могу кого-нибудь провести?! Я даже свою жену и ту с великим трудом введу в этот зал и устрою сидеть где-нибудь в проходе… А о билетах для родителей и мечтать нечего… Разве у меня, поэта, есть голос, когда дело касается моего вечера… моих зрителей… слушателей моих песен?

Вы знаете, для кого этот вечер? Догадываетесь? Кто там будет в зале?.. Окуджава повысил голос почти до крика — этот вечер для их (писательского начальства) педикюрш!.. Для их обслуги…»

Монолог Окуджавы я запомнила на всю жизнь. Действительно, так называемый век застоя был веком обслуги — веком их педикюрш, их шоферов, их парикмахеров и портных. Обслуга процветала, ее вкусы и запросы немедленно удовлетворялись…

Сейчас, когда covid-19 перевернул жизнь людей во всех странах стоит вспомнить о том, как при советской власти предотвратили в Москве эпидемию черной оспы.

Мне это памятно особенно потому, что я не только жила тогда в Москве, но и оказалась, можно сказать, в эпицентре событий.

Никогда об этом не вспоминала. В архивах не рылась и единственный материал о черной оспе в Москве, который у меня имеется, это репортаж в еженедельнике «Аргументы и факты», в номере за 2020 год.

Автор материала, журналист АиФ Кудряшов, пишет, что оспой заболел художник-плакатист, дважды лауреат Сталинской премии Алексей Кокорекин, побывав в загранкомандировке в Индии. Будто бы он доверился местному гиду и отправился на кремацию брамина и вдобавок приобрел (купил?) ковер, оставшийся у покойного.

Далее Кудряшов приводит две версии случившегося уже в Москве. По первой, недетективной, версии, 22 декабря 1959 года Кокорекин, прилетев из Индии в Москву, устаивает вечеринку и дарит подарки и сувениры, в том числе куски ковра. А через 2 дня обращается в поликлинику. И только 26 декабря его госпитализировали, а 27 декабря перевезли в Боткинскую больницу. В ночь на 30-е Кокорекин умер. «При вскрытии подозревали одну из форм чумы, но она не подтвердилась <���…> 31 декабря все ограничительные меры в отношении тех, кто контактировал с покойным, сняли». И только 15 января, когда с похожими симптомами обратились сотрудники Боткинской больницы, стало ясно: в Москве — оспа.

А теперь вторая, детективная, версия. Ее дает в своих «Воспоминаниях о прошедшей жизни» врач Юрий Шапиро.

«Кокорекин вернулся в Москву на сутки раньше, чем его ждала жена. Эти сутки он провел у любовницы. На следующий день приехал домой. Отдав подарки жене, почувствовал себя плохо, жена вызвала скорую помощь, и его увезли в инфекционное отделение больницы им. Боткина <���…> Производивший вскрытие патологоанатом пригласил зав. кафедрой академика Н. А. Краевского. К Николаю Александровичу приехал в гости старичок-патологоанатом из Ленинграда, его пригласили к секционному столу. Старичок посмотрел на труп и сказал: „Да это, батенька, variola vera — черная оспа“».

А далее уже идет полная чушь: якобы органы МВД прежде всего бросились в… комиссионные магазины. «Но индийские подарки уже успели разойтись <���…> так что пришлось выявлять и тех, кто их купил. Однако все опасные сувениры нашли и безжалостно сожгли, а посетителей магазинов взяли на учет…»

Все это чепуха. Но до этого нужно хоть несколько слов сказать о том, что история с оспой происходила уже при Хрущеве. Если бы несчастье случилось в сталинскую эпоху, мы о нем вообще ничего не узнали бы.

Сам факт, что в открытой печати написали: «Художник К. умер от оспы» был для нас, тогдашних, признаком невероятных послаблений, данных Хрущевым.

В АиФ говорится, что художник К., то есть Кокорекин, поехал в Индию в командировку. Но какие могли быть командировки у плакатиста?

Алексей Алексеевич отправился в Индию в турпоездку. Турпоездки для проверенных советских граждан тоже были одним из послаблений хрущевской эпохи. Правда, прежде чем у тебя возьмут деньги (немалые) за тур, приходилось пройти много инстанций.

Дальше в очерке Кудряшова тоже много чепухи. Какие такие подарки и сувениры можно было привезти из нищей Индии? Тем паче, что и валюты участникам этих поездок давали очень мало. Кудряшов путает наших тогдашних путешественников с загранработниками-мидовцами. Те, и впрямь, прилетев в Москву, бежали с барахлом в комиссионки… Но отнюдь не с сувенирами из Индии типа старого грязного ковра брамина. Кстати, когда в Москве открылся магазин с изящными поделками из Индии, его тоже москвичи не очень-то жаловали. И главное, в туры, советские люди ездили не за тем, чтобы обогатиться, а за тем, чтобы повидать чужие страны, набраться впечатлений и хоть на недельку вырваться из той клетки, куда нас всех заперли…

Ну, а так называемая детективная версия — вообще полная чушь. Будто можно было вернуться на сутки раньше и отправиться к любовнице… Турпоездки были расписаны по часам, по минутам. Отбывали советские туристы точно в назначенный час и прибывали тоже по расписанию… А насчет любовницы — чушь вдвойне. Насколько я помню, в коттедже, где жил художник К., нравы были чрезвычайно вольные. Хозяин коттеджа не должен был придумывать каких-то особенных уловок, чтобы сходить налево.

Но не в этом суть. Суть в том, что не продавцов и посетителей комиссионных стали разыскивать МВД, КГБ и Минздрав, а прежде всего, видимо, пассажиров самолета, которые летели вместе с Кокорекиным, а также людей, встречавших этот самолет в Москве.

Ну а теперь расскажу, как во всей этой истории оказалась замешана я.

С художников К., Алексеем Алексеевичем, судьба свела меня в Коктебеле, куда он с женой Люсей ездил много лет подряд. Туда же и я прилетала несколько лет вместе с сыном-подростком Аликом, иногда к нам присоединялся муж. В Коктебеле я познакомилась и с четой Ваншенкиных, Костей Ваншенкиным и Инной Гофф, и эта дружба продолжалась до самой смерти Кости (Инна умерла молодой). Там же, в Коктебеле, подружилась и с Юрой Трифоновым и с его первой женой, красоткой Ниной Нелиной, очень рано ушедшей из жизни. Познакомилась и с художником Борисом Биргером, и со многими-многими другими, хорошими людьми.

Кокорекины несколько выпадали из этого круга. Художник К. был намного старше нас и уже тогда добился признания власти. Как сказано выше, он был дважды лауреатом Сталинской премии — вообще, как в ту пору говорили, был «из другого профсоюза». Да и его жена Люся, в прошлом профессиональная теннисистка, не походила на остальных моих друзей-коктебельцев.

Был в их семье и третий — некий довольно мрачный молодой парень, вроде бы инженер. Парень имел машину и даже приезжал на ней раза два в Коктебель и привозил нам из Феодосии канистры с «маджари» — молодым вином — и груды отчаянно вкусных (местных) креветок.