Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

В баню стал ходить с отцом, узнал, что такое парилка. Увидел, сколько после войны обрубленных по рукам и ногам калек, особенно страшными мне показались протезы.

Вернулся живым с фронта папин брат дядя Андрюша, муж тёти Сони в Иванькове.

– От Сталинграда до Берлина на пузе прополз, – шутил он, – свезло: ни одной царапины.

Поел, попил чаю, трофейный платок мне на голову повязал и заспешил домой к тёте Соне и к детям – Эле и Вовке.

Весна 1946 года. Отец принёс в мешке из-под картошки грачей – полмешка там было. Он ездил по работе в охотхозяйство «Бекасово», там и настрелял. Грачей раздали всем соседям по квартире. Все их дружно ощипывали, потрошили и варили – и все отца благодарили.

– А не хуже курицы, – сказала тётка Груша.

В другой раз отец привёз уток, на моё пятилетие – чирков, а то и «царская дичь» попадала к нам на стол – вальдшнепы и бекасы.

Вернулась с фронта Ксения Российская – вернулась с большим животом. Из разговоров взрослых я понял, что у неё там, в животе, в темноте живёт ребёночек, и он скоро выйдет на свет.

После майских праздников тётя Мира повела Маргаритку и меня в Театр кукол смотреть спектакль «Кошкин дом». Погас свет, и началось чудо! Началась сказка! Сказка про нехорошую тётю Кошку и очень хороших котят. Дядя Миша мне и Маргаритке недавно читал сказку «Кот в сапогах», и вот теперь в театре я подумал, как много сказок о котах и кошках.Я вспомнил учёного кота у памятника Пушкину, с мигающими глазами, потом этот хитрый-хитрый Кот в сапогах, и вот нехорошая тётя Кошка и бедные котята.

Как только начали играть, я встал и уже не садился. Мы с Маргариткой и другой ребятнёй смеялись, кричали, переживали весь спектакль. Я был громче всех. Когда возвращались домой, никак не мог успокоиться и показывал козла и свинью:

Маргаритка визжала от восторга. Потом мы вместе кричали на весь троллейбус:

Тётя Мира пыталась нас угомонить, но куда там! Нашему веселью не было предела.

Тёте Нюре пятьдесят лет. Она решила как старшая созвать всех родных братьев и сестёр, а их было вместе с ней девять человек: четыре сестры и пять братьев. И вот собрались у тёти Нюры, как это ни трудно было, все: дядя Семён, тётя Варя, мой отец, тётя Паша, дядя Ваня, тётя Оля, дядя Андрюша и дядя Яша – и все Никаноровны и Никаноровичи. Тесно было за столом – были также жёны братьев (очень красивые тётя Соня и тётя Сима), тётя Катя и муж тёти Оли – дядя Костя. Ребятни было немного: Эля, Вовка и я. Мы облюбовали себе место под столом.

Много говорили про тётю Нюру: какая она хорошая и какая молодец – собрала всю семью. Вспоминали отца – Никанора Васильевича, вспоминали, какой он был добрый, верующий и праведный. Удивлялись, как он один работник в семье (работал плотником), мог прокормить такую ораву детей. Мать вспоминали Устинью Пименовну – очень набожную, тихую, с утра до вечера по дому, по хозяйству, не разгибаясь, хлопотала. Зато и дом был лучший в Слепцове – просторный, светлый, чистый.

Дом в деревне Слепцово стоял на пригорке, окнами на Днепр. Великая река Днепр в нашей деревне была чуть шире ручья, но рыба водилась. Священник, когда приезжал из села в Слепцово на церковный праздник, непременно первым посещал дом Никанора Васильевича, а потом уже шёл к брату Игнату и к Павлюкам – их было двое: Павлюк рыжий и Павлюк чёрный. Вся деревня была в родстве: дворов сорок – и все Никоненковы.

Застолье набирало градус. Многих вспомнили и помянули, потом заговорила именинница тётя Нюра:

– Как я рада, что мы собрались все вместе. Наверное, так уже нам ещё раз не собраться. Я хочу сказать большое спасибо нашему брату Пете.

Все умолкли, наступила тишина, и даже мы, мелюзга, под столом замерли.

– Петя первым, ещё мальчишкой, приехал в Москву – слез с родительской шеи. Вы, Яша с Андреем, только ходить начинали, Оля – от горшка два вершка, а Петя уже сам зарабатывал себе на хлеб. Потом в армию его призвали – ещё в царскую, воевал, чуть газом не отравился, ранен был. Потом Гражданская – в Первой конной воевал. На шофёра выучился – встал на ноги, а главное, вы, младшие, Ваня с Олей и Андрюша с Яшей, смогли благодаря Пете учиться, высшее образование получить. Он кормил вас, одевал, пока вы учились. А Олю ещё и замуж выдал за хорошего человека – за Костю. Ты, Петя, когда отца в двадцать восьмом году не стало, заменил всем родителя. За тебя, Петя, будь здоров!

Тут все стали шуметь и перебивать друг друга – благодарить моего папу, говорили, что он самый лучший. Стали вспоминать, какие подарки он привозил в деревню, когда приезжал летом в отпуск: матери и сёстрам по отрезу на платье, братьям – рубахи и обязательно большую связку московских бубликов для всех.

– Я помню, – улыбнулся Иван, – как ты мешок портков привёз.

– Это как раз революцию объявили, – сказал отец. – Я после ранения опять в Павловском полку оказался, куда и призывался. Петербург тогда Петроградом называли. Так вот, прибегает в нашу роту агитатор, который за большевиков, и агитирует срочно брать Зимний. Сказал, что рабочие и матросы уже пошли. Ну и мы побежали – торопились, боялись опоздать, да и заблудились. Да пока туда-сюда, прибежали, а его уже взяли, правительство увезли. И тут ротный командир говорит: «За мной, ребята!» Прибежали к магазину, ротный схватил винтовку у солдата и прикладом витрину высадил, вдребезги. «Власть теперь наша – рабоче-крестьянская, а стало быть, всё буржуйское тоже наше», – ну и пошли грабить. Я поначалу стеснялся, а потом гляжу, все рюкзаки солдатские набивают и узлы ещё вяжут, а я, как простофиля какой, ещё чего-то думаю. Ну и вспомнил, что и ты, Ваня, без порток, весь в обносках, да и отцу не худо бы пару взять, да и близнята растут – чего уж, полез через витрину в магазин.

– Я в тех портках и в Москву приехал, – смеялся дядя Ваня. – Спервоначала они мне велики были, а потом в самый раз стали. Я и на рабфак в них ходил, и в институт потом – сноса им не было.

Я сидел под столом и радовался, что мой папа лучше всех на свете. Потом меня просили стихи почитать. Я, встав на стул, стал декламировать:

Мне хлопали в ладоши.

В нашей квартире на одного человека стало больше – Ксения Российская родила Вовочку. Тётка Груша шутила:

– У нас теперь три Владимира: мой, Набатов и Российский.

На первом этаже нашего дома умерла тётя. Капал дождь, несколько жильцов во дворе стояли под зонтиками. Вынесли гроб, погрузили в грузовую машину. Через сорок пять лет я только узнаю, кто была эта тётя [3] Хоронили тогда Анну Романовну Изряднову, первую, гражданскую, жену Сергея Есенина. .