Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

– Карга ты старая, гнида вонючая!

– Чаво, чаво ты в засычку полезла?

– Серёньк, иди к бабе Тане, – проводила меня за порог мама.

Я переходил улицу и слышал (окна открыты были), как мама рвала в клочья своё родство (как внучка по отцу) с бабой Феней:

– Меня просила у Бога прибрать к матери в могилу: «Забери-ка Нинушку под своё крылышко!» Я, как Серёжка, была маленькая, но всё помню! Чудом выжила…Теперь, мразь подколодная, за сына взялась?..

Крик был такой, что, казалось, деревня присела. Дядя Вася Тужиков сбежал в лесничество в Клиничиху – от греха подальше. После этой бури в семействе Фенечки пошёл раскардаш – переругались все: каждый со всеми и все друг с другом. Взрыв был такой силы, что всё семейство Фенечки рухнуло – куда клочки, куда милостынки. Стали делиться: кому дом – кому корова, кому овца – кому курица, кому ухват – кому грабли, кому иголка – кому нитка.

Мама собралась было возвращаться в Москву, но её позвала к себе погостить тётка Клавдия – это вторая Клавдия протянула маме руку помощи.Муж её не вернулся с войны, как и у рязановской тёти Клавы, – он был в дальнем родстве с Дубенковыми. Тётка Клавдия вышла другой раз замуж – за тракториста Егора, он работал на МТС [5] МТС – машинно-тракторная станция; такие предприятия в СССР обеспечивали техникой производителей с/х продукции. . У Клавдии от первого мужа дочка росла, Женя, на год старше меня. Дом у них был маленький, но рукастый Егор в один вечер соорудил в огороде из жердей и соломы шалашку. Устлал пол досками, натаскал свежескошенного сена, притащил для братика Сашки колыбель-качалку – и получилось хорошее жильё. Мама, засыпая, говорила: «Как в раю!»

Жизнь моя с приездом мамы резко изменилась. По утрам мы с Женькой наперегонки ели кашу на молоке из крупы, привезённой мамой. Молоко, яички, сваренные под крышкой кипящего самовара, хлеб, испечённый тёткой Клавдией в русской печке, – живот мой в неделю пропал. Днём, в жару, братик Сашка спал в сенях – там было прохладно, а мама что-то шила на ручной швейной машинке из отрезов, что привезла в подарок Дубенковым, но после «бури» всё отдала тётке Клавдии.

Ещё мама привезла целый пакет конфет-подушечек (были такие карамельки с повидлом). Положили его в самодельный настенный шкаф, что висел в чулане. Я, шестилетний, придумал способ, как можно немного конфет взять без спроса – для этого нужно было, чтобы мама вышла из избы. Я заходил в сени, щипал спящего братика Сашку, тот просыпался и начинал кричать. Я пулей вылетал оттуда и через палисадник подбегал к открытому окну. Мама выходила на крик Сашки – я влезал через окно в избу, нырял в чулан, вспрыгивал на лавку, открывал шкафчик и запускал руку в пакет с конфетами. В мою детскую горсточку попадало четыре, редко пять, подушечек. Дальше надо было быстро смываться: опять через окно, через палисадник – и в огород, за шалашку. Там я делился добычей с Женей.

Однажды мама с Сашкой на руках сразу же вернулась в избу и застала меня на месте преступления.

– Ах ты жулик, ты мой жулик, – рассмеялась мама, – то-то я гляжу, конфеты тают.

К концу лета женился однорукий Миша Дубенков. Невесту себе нашёл в Крупенихе – неблизкая деревня. Председатель дал молодым двуколку для поездки в Андреевское, в сельсовет. Двуколку украсили лентами, ромашками и васильками. Сели жених с невестой – и поехали к новой жизни. Довольно скоро вернулись уже мужем и женой. Свадьбу играли в доме у Тужикова.

Где свадьба проходит или церковный какой праздник, вечная Мамуниха тут как тут. Нас, ребятню, сгребла в стаю и ну учить свадебным прибаскам.После того как гости закричали «горько», Мамуниха сдёрнула с головы платок и махнула нам. Мы вспрыгнули на завалинку под тремя распахнутыми окнами и в тринадцать глоток завопили:

Нам «кривая нога» за это награду послала, угощение – жмых! – «пряник» из прессованных семечек подсолнечника, деревенское ребячье лакомство.

В конце лета вернулись в Москву вчетвером: я с братом и мамой и баба Таня. А тут ещё одна свадьба – моя двоюродная сестра, дочь тёти Паши, громоподобная Нина (у которой муж-танкист, дядя Андрюша, погиб в Берлине за два дня до окончания войны) нашла себе нового мужа. Свадьбу сыграли у тёти Нюры (там же, у тёти Нюры, Нина и жила). Нового мужа Нины звали Лёшей. Это был человек без шеи, с надутой широкой грудью, с плоским лицом и щёлками глазами. Он был довольно весёлый, а смеялся такими короткими козлиными смешками: хе-хе-хе… хе-хе-хе. Свадьба была совсем непохожа на деревенскую – кислая какая-то. Всё больше молчали, один дядя Лёша, кто что ни сказал, всё «хе-хе-хе…».

Нина похвасталась, что получила письмо из Андреевского, от мамки – пишет, корову купили. Муж Лёша: «Хе-хе-хе, – и заключил: – Молоко будет». Ещё Нина сказала, что с Лёшей в театр ходили, Лёша: «Хе-хе-хе…» Нина вспомнила недавний праздник – 800-летие Москвы: «Вот отгрохали, так отгрохали! До войны так не гуляли. А салют какой!» – Лёша: «Хе-хе-хе…» Дядя Ваня встрял в разговор: «Нам вон с Петей по юбилейной медали дали – наградили». – «Хе-хе-хе…»

Сели за стол. Сначала тётя Нюра поздравила – желала счастья, потом дядя Ваня:

– Любовь вам да совет!

– Хе-хе-хе…

– Горько!

Поцеловались Нина с Лёшей, и опять: хе-хе-хе… А потом дядя Ваня вдруг предложил:

– Давайте-ка выпьем за здоровье нашего вождя! За товарища Сталина!

Лёша перестал хехекать, встал, вытянулся, даже шея у него появилась. Все за ним тоже встали. Муж Нины посмотрел на каждого в отдельности и выпил рюмку до дна. Потом, уже дома, мама сказала папе: «При этом Лёше лучше молчать – он оттуда» [6] То есть «из органов». , – и показала пальцем наверх.

Мама вернулась на завод, папа – на «Динамо», баба Таня нянчилась с Сашкой, меня пристроили в детский сад. «День 7 Ноября – красный день календаря!» – выучил я стишок в детском саду и на детском празднике октябрят его читал. Дома папа сказал, что хочет взять меня на демонстрацию, только вот думает, выдержу я длинный такой путь или нет. Я пообещал, что выдержу, сказал, что уже большой и могу ходить много.

Рано утром 7 ноября мы с папой были на стадионе «Динамо». Колонна демонстрантов-динамовцев с большим портретом «лучшего друга физкультурников» построилась и направилась в центр, к Красной площади. То тут, то там взрывались духовые оркестры; взрослые громко разговаривали – ещё громче смеялись. Впереди нас шли, сзади – плясали. Один дядя дал мне красный флажок, другой – синий шар. У Белорусского вокзала стоял большой стол, покрытый белым полотном, на столе – бутылки, закуски. Дяди и тёти выпивали, ели бутерброды. Мне тоже перепало два горячих пирожка с повидлом и ещё газировка с сиропом. Музыка, песни, флаги, портреты, разноцветные шары, бумажные цветы, трещотки и вертушки «уди-уди» и очень много людей. Колонна двигалась рывками: то стояла, то нагоняла. Подошли к Красной площади, динамовская колонна – самая первая, самая близкая к трибунам. Папа поднял меня и посадил к себе на шею, а так как ростом он был высокий, то я оказался выше всех.