Михаил Танич - Нетелефонный разговор

Областная партийная газета «Ленинское знамя», где я работал, помещалась этажом выше незнаменитого тогда еще «Московского комсомольца». Неудивительно, что на столе у его редактора Борисова оказалась гранка с набранным моим стихотворением «Текстильный городок». Поскольку наши родители не были знакомы, редактор не решился печатать стихи со словами:

Товарищ Борисов – кто? А товарищ Малиновский – министр обороны с ядерной кнопкой в носовом платке.

Грустный, с завернутой почти с полосы гранкой, вышел я к друзьям в прокуренный коридор. Курить тогда разрешалось везде, еще, видимо, не было известно имя лошади, убитой одной каплей никотина. В коридоре курил свой «Беломор» в кругу моих приятелей высоченный симпатичный усач в тесном, не по росту, костюме. Познакомились. Он назвался – Ян Френкель. Оказалось – сама судьба позаботилась о нашей встрече. Злополучная гранка перекочевала к нему в пиджак. Он тоже был, если можно так сказать, в преддверии своей будущей славы.

Карточные долги, известность прекрасного аранжировщика, а также отличного переписчика нот, которые он не писал, а рисовал с понятием музыканта и художника, – вот и все, что было у него до нашей встречи в сизом от дыма коридоре. И еще комната в безразмерной коммуналке на Трубной, над бывшей «Кулинарией» – все помнят это место наискосок от писсуара.

Прокатное пианино Музфонда в углу и портрет Бетховена – на стене (вот откуда, простите мне этот домысел, мощная мелодия «Журавлей»). Сюда и был я зван на прослушивание моей первой песни – грустного и озорного вальса «Текстильный городок». Чеховское ружье таки выстрелило в третьем акте – песню запела огромная наша страна. То, что теперь называется хит, не имеет с этим ничего общего – нынешний хит знают триста человек.

А когда мы с Яном вскорости пришли ужинать в ресторан «Узбекистан», в летний садик, оркестр встал: Френкеля знали, он и сам не так давно играл на скрипке в ресторане «Якорь» на Тверской, – и так, стоя, сыграл ему его популярный «Текстильный городок». Признание!

В этот вечер я впервые узнал, что такое шашлык по-карски (это когда баранина подается с парой почек вдобавку) и как это сладко – иметь отношение хотя бы и к чужой славе.

Песня приводится полностью как окончание моей и Яна Френкеля затянувшейся безвестности.

Теперь, когда «Лесоповал» с его десятью многотиражными альбомами давно уже стал брендом в русскоязычном мире, пытаюсь вспомнить – как мне такое вообще взбрело? «Перебиты-поломаны крылья»?

Я что, заранее просчитал беспроигрышность темы, как наше, неизбывное? Или сознательно пристроился в хвост тому розенбаумовскому «Гоп-стопу» или тому самолету, из которого упал на тайгу алешковский «Окурочек»? Ничего подобного и в голове не держал! И не такой я умник.

А просто, очевидно, копилось, назревало – ведь я не только шесть лет волей беспощадной моей судьбы прожил среди отрицаловки. И часть детства моего прошла в городе, который и даже назывался по-воровскому – Ростов-папа! И песен таких во мне, необнаруженных, жило и мычало множество.

Но только что мычало. И когда Лидушка моя принесла в дом песни Алеши Дмитриевича, они денно и нощно звучали у нас и были достойны восторга и удивления. Русский, нерусский ли цыган пел, добираясь до нашей души – озорно, музыкально, трогательно:

И не в ладах с русским языком (он поет в одной песне: «Женюсь (с ударением на «е») на тебя!» А все равно достает! Заражает, как частушка.

А Лидушка все меня соблазняет, все подстрекает: «Ну, слабÓ тебе такое написать?»

Потом Володя Матецкий, молодой, честолюбивый, зашел как-то с гитаркой. Попели-поиграли, до «Мурки» доигрались. Тут мне и подумалось – что за дивная судьба у простенькой, казалось бы, жиганской этой стилизации! А мне что, и впрямь слабо? Нет, не тот я человек, который сдается. Да и «Мурку» кто-то же сочинил! Может быть, я?

Подумал я и попробовал, и показалось – как бы что-то намечается, если и не так искренне и задушевно, то – похоже. Например, песня о Таганке, она называлась «Ждановский район». Теперь мало кто знает, что Жданов – один из сталинских опричников. Напоминаю.

Так, песня за песней, появились на свет «Генриетта из райсовета», потом песенка о швейцарах из «Метрополя», бывших бойцах невидимого фронта, совсем уж воровская «А у вас – замочики, а у нас к ним – ключики». Написалась и вполне мускулистая, с интонацией, песня «Ча-ча-ча!»:

И герой появляется: ему «на воле – как в тюрьме, а в тюрьме – как дома!» А как его зовут? А зовут его Вова Муха, и цикл будет называться: «Песни Вовы Мухи, бывшего малолетки». Мне показалось, что «бывший малолетка» – это озорно.

И стало любопытно сочинять монологи этого нового для меня героя. И тем «иззарешеченных» оказалось навалом, без ограничения, потому что и в лагере, и в тюрьме хоть и своеобразная, но все-таки жизнь. Жизнь!

Теперь попробуем и на вечно больную у нас национальную мозоль наступить, по-лагерному:

Потекла темочка, из ручейка в речку стала превращаться. И совсем хулиганский появился «Педсовет». Сейчас узнаете, что за «пед» имелся в виду: