Алексей Баталов - Сундук артиста

Будучи актрисой, Маша не только переводила мои замечания, но, по существу, вела репетиции. Молодой человек работал над знаменитым монологом Гамлета.

Я бы не стал поминать об этом, если бы не узнал, что теперь он – успешный настоящий актер.

А дальше – открытие Америки!

За несколько поездок нам удалось исколесить почти весь североамериканский континент, от Канады до Флориды.

Как-то раз, помимо обычных выступлений, нас привезли в Ванкуверский центр повышения квалификации для профессиональных актеров, и там за несколько репетиций нам удалось разобрать с ними пьесу Чехова «Три сестры» и даже поставить целую сцену.

Безусловно, не будь Маша актрисой, а просто переводчицей, из этой затеи никогда ничего бы не вышло, поскольку она не только переводила, но и показывала актерам, что от них требуется.

В конце 90-х теперь уже прошлого века в России появилось много новых театральных и кинопремий. Среди них есть одна, которая оказалась особенно близка, – это премия «Кумир». В ней самым важным для меня стало то, что ее лауреатами становились актеры, признанные не посредниками, не специалистами и не коллегиями, а самими зрителями. Участвовала только зрительская воля, ясная, как аплодисменты. А придумали эту премию Эмиль Брагинский, Марина и Михаил Николаевы. Премия «Кумир» уже многие годы – бесценный дар для любого актера.

В начале 2000-х меня пригласили в телевизионный проект «Прогулки по Москве». Я согласился, поскольку подумал, что речь идет об обычном телевизионном комментарии к тому, что в это время показывают на экране.

Но на самом деле все обернулось работой, требовавшей от меня настоящего исторического знания о тех местах Москвы, где в этот день предполагалась съемка. Ведь о многих районах, о которых шла речь, я просто ничего не знал. А главное, это никак нельзя назвать ролью, так как рассказывать я должен был, как всякий москвич о своем родном городе.

Сознаюсь, что это оказались, наверное, самые трудные съемки из всех, что бывали у меня на натуре. Представьте себе, что, в отличие от любой роли в игровом фильме, здесь требовалось смотреть прямо в объектив камеры, ведь я обращался не к партнеру, а напрямую к зрителю.

И теперь я должен сказать, что такая работа, конечно, обогатила и мои собственные знания о Москве, поскольку съемки происходили в тех местах, где далеко не каждому москвичу суждено побывать.

Мне довелось встретиться в жизни со многими замечательными людьми. Всего и не расскажешь. Хотя, может, еще и представится случай.

По вине врачей, самых лучших, самых недоступных, к которым из Ленинграда, чтобы родить Машку, отправилась Гитанна, появление нашей дочки на свет обернулось родовой травмой, которая впоследствии лишила Машеньку возможности нормально управлять движениями рук и ног.

Только невероятное упорство, с которым она под руководством бабушки и Гитанны с малолетства боролась с этими ограничениями, позволило ей учиться в школе, а потом даже закончить с отличием сценарный факультет ВГИКа.

С тех пор она с утра до вечера работает за компьютером.

Разумеется, я храню ее первую книжечку, которую она посвятила мне.

А в следующей ее книжке «И быль, и небыль» в первый раз в жизни я выступил в роли художника-иллюстратора. И, пожалуй, это оказалось самой любимой моей работой.

По Машиному сценарию снят фильм «Дом на Английской набережной», она пишет сказки, рецензии на спектакли и много о событиях в музыкальном мире. Ее работы можно найти в Интернете.

И, конечно, не могу закрыть этот сундук, не назвав Володю Иванова, родом из любимого «Современника», именно он с первого дня и до этих строк помогал мне отыскать и записать все то, что теперь в моем сундуке собрано.

Человеческая жизнь в сравнении с вечностью – ничто. Лишь для близких и родных людей жизнь дорогого тебе человека – Начало Всех Начал. По Божественному закону глава семьи, и защитник, и советник – отец, папа, а для дочек – и первый незаменимый кавалер, и учитель, и судья… И все это Господом дано мне было целых полвека. Первое мое воспоминание об отце… Санаторий, тусклый коридор отделения. Наверно, мне было годика четыре… он взбежал по лестнице… Маленькая, я всегда сидела у отца на руках. И он часто мне рассказывал сказки. Когда он, или мама, или бабушка уходили или уезжали, я плакала. Поезда, которые шли с Курского вокзала, я не любила… Нескончаемое счастье было заметить в окошке купе родителей, и все жестокости, грубости воспитателей отступали. Из тамбура доносились родные голоса, а через несколько мгновений я тонула в объятьях родителей. День-два были наполнены звенящим счастьем: все были дома, меня носили на руках (кресел-колясок для детей с ДЦП не было). Отец с краснодеревщиком мне смастерили два стульчика с подлокотниками и столик. Один был дома, другой у бабушки.

Отец с бабушкой часто вели разговоры, затрагивая разные темы. Но чаще всего они говорили о моих занятиях и об А. Чехове. У нее дома в длинной тумбе за стеклом стояла пара книг О. Бальзака, И. Тургенева, Н. Некрасова, все собрание А. Грина, две книги Дж. Лондона и одна книга Фицджеральда. Потом отец брал гитару, и они пели. Он дорожил любым замечанием бабушки, поскольку она в 30–50-х годах была солисткой цирковой цыганской труппы, где работали артисты не только из прославленного «Яра», но певцы и танцовщицы из дворянских поместий, где ценились интонации и полуинтонации, но не крик и не «рыдание»…

Помню, как у нас дома отмечали Новый год. В ожидании отца бабушка и мама накрывали в гостиной стол. Я гоняла на своем вертящемся стуле из гостиной на кухню и обратно. Отец иногда приезжал чуть ли не за пять минут до двенадцати и успевал не только умыться, надеть свежую рубашку и повязать под ворот касечек, но и побриться и зажечь свечи. Мне наливался в бокал или лимонад, или морс, или чай, а в последние четверть века сухое красное вино. Вестимо, первый тост произносил отец. Мне казалось, что он от счастья светился. В этот полуночный час отец расцветал. Рассказывал благородные истории, читал стихи, пел под гитару, мог что угодно и как угодно для меня прочесть. Он называл меня Гиташкой. В этот полуночный час не обходилось без гитары и романсов. Как красиво пели отец с бабушкой, которую учили петь еще те цыганки, чьим исполнением заслушивались благородные люди конца XIX – начала XX века. Около часа ночи меня укладывали в постель, а сами продолжали ужинать.

Прошло многого времени, прежде чем ко мне пришло ощущение неповторимости этого ночного праздника. Грустно, тускло становилось дома, когда отец ездил выступать по разным городам, чтобы заработать денежки: нужно было не только содержать семью, но помогать и матери – Н. Ольшевской, и своей тетушке Мусе – в то время у нее была сломана нога. Отец часто ее навещал, покупал где-то лекарства, доставал резиновые наконечники для костылей… но нужно было и лечить меня… Лекарства, методисты, логопеды. Находясь на гастролях, он каждый вечер звонил и расспрашивал подробно обо всем. Но когда возвращался, у нас был ужин со свечами, который растягивался на три-четыре часа. Бабушка старалась не мешать, таиться в своей комнате. Отец под руку выводил ее в гостиную, наливал в серебряные стопочки кто что хотел – сок, чай, красное вино, и начинались и расспросы, и рассказы. И, к моей радости, папа брал гитару и пел.