Билл Клинтон - Моя жизнь

На следующий день мы с мамой пили вдвоем кофе во время нашей, как оказалось, последней встречи. Она, как всегда, была настроена оптимистично. По ее словам, история с полицейскими появилась именно в тот момент только потому, что за последний месяц рейтинг моей популярности снова повысился до самого высокого уровня с момента моей инаугурации. Потом мама, засмеявшись, заметила, что, разумеется, двое полицейских «не самые лучшие люди на свете», но она конечно же хочет, чтобы эти ребята нашли какой-нибудь другой способ зарабатывать себе на жизнь.

На какой-то момент я заставил ее вспомнить о том, что песок в песочных часах кончается. Мама работала над своими мемуарами с отличным помощником из Арканзаса Джеймсом Морганом и записала рассказ о своей жизни на магнитофонную пленку, однако некоторые главы находились еще в стадии разработки. Я спросил, что, по ее мнению, нужно будет делать, если она не сможет их завершить. Мама, улыбнувшись, ответила: «Конечно же, их закончишь ты». Я спросил: «Какие будут для меня инструкции?» Она ответила, что мне нужно будет проверить факты, кое-что изменить, если это не соответствует действительности, и подчистить места, требующие уточнения. «Но я хочу, чтобы это была моя история, рассказанная моими словами, поэтому не меняй в ней ничего, за исключением тех случаев, когда тебе покажется, что я была слишком сурова к человеку, который еще жив». После этого она вернулась к обсуждению политики и своей поездки в Лас-Вегас.

Позднее в тот же день, поцеловав на прощание маму, я поехал на автомобиле в Литл-Рок, чтобы забрать Хиллари и Челси. Потом мы вылетели в Фейетвилл, чтобы увидеть, как самая лучшая команда Арканзаса, «Рейзорбэкс», играет в баскетбол, а затем отправились с нашими друзьями, Джимом и Дайан Блэр, на «Ренессансный уикенд». После до отказа наполненного событиями года, изобиловавшего взлетами и падениями, было очень приятно провести несколько дней со старыми друзьями. Я гулял по пляжу, играл в американский футбол с детьми и в гольф со своими друзьями и наслаждался обществом приятных мне людей.

Однако мои мысли постоянно возвращались к маме. Она была просто чудо и в свои семьдесят лет все еще оставалась красивой женщиной, даже после мастэктомии и химиотерапии, в результате чего у нее полностью выпали волосы и ей приходилось носить парик, и несмотря на ежедневные переливания крови, которые были способны уложить в постель большинство людей. Мама заканчивала свою жизнь так же, как прожила ее, — с воодушевлением, благославляя минуты счастья, не испытывая ни капли жалости к себе, несмотря на боль и тяжелую болезнь, и готовая к приключениям каждого нового дня, который ей дано прожить. Она чувствовала облегчение от того, что жизнь Роджера вошла в нормальное русло, и была убеждена, что я справляюсь со своей работой. Мама хотела бы прожить сто лет, однако ее время кончалось; значит, так тому и быть. Она примирилась с волей Божьей. Он мог бы призвать ее к себе, однако при этом Ему придется поймать ее на бегу.

Одним из самых тяжелых в моей жизни был 1994 год, когда важные успехи во внешней и внутренней политике были омрачены провалом реформы здравоохранения и постоянными мыслями о сфабрикованном скандале. Этот год начался с большого личного горя и закончился политической катастрофой. Вечером 5 января мама позвонила мне в Белый дом. Она только что вернулась домой из поездки в Лас-Вегас. Я рассказал ей, что в течение нескольких дней звонил в ее номер в отеле и ни разу не застал. Засмеявшись, мама ответила, что ее днем и ночью не было в номере; она прекрасно провела время в своем любимом городе, и ей, конечно, было некогда сидеть и ждать, когда зазвонит телефон. Маме очень понравился концерт Барбры Стрейзанд и было особенно приятно, что Барбра представила ее и посвятила ей песню. Мама была в прекрасном настроении и, казалось, чувствовала себя хорошо; по ее словам, она хотела просто немного поговорить со мной и сказать, что любит меня. Эта беседа почти ничем не отличалась от наших бесконечных телефонных разговоров, которые мы вели на протяжении нескольких лет, особенно в воскресные вечера.

Около двух часов ночи вновь раздался телефонный звонок, разбудивший нас с Хиллари. На линии был Дик Келли, который сквозь слезы сказал: «Ее больше нет, Билл». После великолепной, но утомительной недели мама просто заснула и не проснулась. Я знал, что это может произойти, но не был готов отпустить ее. Теперь наш последний телефонный разговор казался мне слишком обыденным, полным пустой болтовни; мы разговаривали, как люди, считавшие, что смогут общаться друг с другом еще целую вечность. Я бы очень хотел все вернуть, но мне оставалось только сказать Дику, что я его люблю, благодарен ему за счастье, которое мама испытала с ним в свои последние годы, и постараюсь как можно скорее приехать домой. Хиллари поняла, что случилось, по тому, как кончился наш разговор. Я обнял ее и заплакал. Она сказала что-то о любви мамы к жизни, и я понял, что наш последний телефонный разговор оказался именно таким, какой предпочла бы сама мама. Она всегда думала о жизни, а не смерти.

Я позвонил брату, который, как я знал, будет просто убит. Роджер боготворил маму, особенно потому, что она никогда не переставала в него верить. Я сказал ему, что ради ее памяти он должен держаться и продолжать строить свою жизнь. Потом я позвонил своему другу Пэтти Хоу Крайнер, которая около сорока лет была частью нашей жизни, и попросил ее помочь мне и Дику с организацией похорон. Хиллари разбудила Челси, и мы сказали ей о случившемся. Она уже потеряла дедушку; кроме того, у них с мамой, которую она называла Джинджер, были близкие, нежные отношения. На стене в ее комнате для занятий висел замечательный карандашный портрет мамы, выполненный чернокожим художником из Хот-Спрингс Гэри Симмонсом, с надписью «Челси от Джинджер». Было трогательно видеть, как моя дочь пытается примириться с потерей человека, которого она любила, стараясь одновременно и выразить свое горе, и сохранить самообладание, и дать волю своим чувствам, и держаться. Сегодня портрет с надписью «Челси от Джинджер» висит в комнате моей дочери в Чаппакуа.

Позднее в то утро мы передали в печать сообщение о смерти мамы, которое немедленно появилось во всех средствах массовой информации. По случайному совпадению в утренней программе новостей выступали Боб Доул и Ньют Гингрич. Интервьюеры, которых не остановило то, что это происходит в такой момент, задавали им вопросы об «Уайтуотер»; одному из них Доул ответил, что для рассмотрения этого дела «совершенно необходимо» назначить независимого прокурора. Я был ошеломлен. Мне казалось, что в день смерти моей матери даже печать и мои противники могли бы сделать перерыв. К чести Доула, должен сказать, что через несколько лет после этого он передо мною извинился. К тому времени я стал лучше понимать, что произошло. Главный наркотик в Вашингтоне — это власть, он притупляет чувства и затуманивает разум. Доул никоим образом не был самым худшим из тех, кто злоупотреблял этим наркотиком, и меня тронуло его извинение.