Александр Бондаренко - Фитин

Тогда же должен был очень серьёзно пострадать и легендарный — легендарный, разумеется, впоследствии, но даже уже в ту пору весьма уважаемый по своим заслугам — разведчик-нелегал Александр Коротков. В Иностранный отдел он пришёл (идти было недалеко, благо он работал лифтёром в том же самом здании наркомата) в 1933 году, когда ему ещё не исполнилось двадцати четырёх, и в том же году был направлен в Париж. Коротков работал с нелегальных позиций во Франции, потом в Германии и опять во Франции, откуда возвратился в конце 1938 года, имел конкретные результаты и ряд ценных вербовок, руководил проведением двух «ликвидаций», но по возвращении в Москву был... изгнан из разведки. Причин тому называлось две: во-первых, на начальном этапе работы Короткова в Париже его начальником был бежавший на Запад резидент Орлов-Фельдбин, рассказ о котором ещё впереди; во-вторых, в 1927 году на работу в лифтовое хозяйство Лубянки в качестве подручного электромонтёра Александра рекомендовал некто Гереон, впоследствии доросший до должности личного секретаря наркома Ягоды и по этой причине арестованный после падения наркома (расстреляют Гереона только в 1941-м). Таким образом выявилась прямая связь аж с двумя «врагами народа»! И за подобные «преступления» Короткова только лишь увольняют из разведки, без всяких репрессий. Хотя таковые ещё вполне могли последовать — и по этой причине, не дожидаясь возможного трагического развития событий, он вполне бы мог исчезнуть. Подобные прецеденты были, когда разведчики терялись, так сказать, в толпе простых граждан и начинали новую жизнь под чужим именем или как...

Но Александр Коротков поступил совершенно противоположным образом, дерзко шагнув навстречу воистину смертельной опасности. 9 января 1939 года — памятный день Кровавого воскресенья в том году выпал на понедельник — он отправил Берии очень жёсткое письмо:

«8.1.1939 г. мне было объявлено о моём увольнении из органов. Так как в течение десятилетней работы в органах я старался все свои силы и знания отдавать на пользу нашей партии, не чувствую за собой какой-либо вины перед партией и не был чем-либо замаран на чекистской и общественной работе, думаю, что не заслужил этого увольнения. <...>» [90] Здесь и далее — Гладков Т. К. Коротков. М., 2005. С. 122-123.

Далее Коротков подробно описывает свою службу в ОГПУ— НКВД начиная с работы «лифтовым» в 1928 году и до последнего её года:

«В марте 1938 г. моя группа ликвидировала “Жулика” [91] Рудольф Клемент — немецкий политэмигрант, личный секретарь Л. Д. Троцкого. , в июле “Кустаря” [92] Агабеков (Арутюнов) Георгий Сергеевич (1895—1937) — сотрудник ИНО, резидент в Стамбуле, бежавший на Запад в 1930 году. , и я руководил непосредственным выполнением операций и выполнял самую чёрную, неприятную и опасную работу.

Я считал, что шёл на полезное для партии дело и потому ни минуты не колебался подвергнуть себя риску поплатиться за это каторгой или виселицей. <...>»

В данном случае Коротков ошибается: за участие в «ликвидациях» на территории Франции ему однозначно грозило «чихнуть в мешок», как во времена Великой французской революции называлась казнь на гильотине, практиковавшаяся и в Третьей республике [93] 'Третья республика — политический режим, существовавший во Франции с 1870 по 1940 год. , а также экспортированная оттуда в гитлеровскую Германию (на гильотине в Германии казнили женщин; мужчин если не расстреливали, то вешали).

В следующих абзацах разведчик говорит о своей идейной убеждённости, о некоторых собственных проблемах в семейной жизни (к нашей теме это не имеет никакого отношения) и делает вывод:

«Я отлично понимаю необходимость профилактических мер, но поскольку проводится индивидуальный подход, то выходит, что я заслужил такого недоверия, которое обусловливает моё увольнение из органов. В то же время я не знаю за собой проступков, могущих быть причиной отнятия у меня чести работать в органах. Очутиться в таком положении беспредельно тяжело и обидно.

Прошу пересмотреть решение о моём увольнении».

Вот так! Никаких оправданий, никаких покаяний, которые в то время — а может, и не только в то, — так любили большие начальники, чтобы можно было сказать; «Ну что ж, товарищ признаёт свои ошибки! Простим, для первого раза?» — и потом ждать второго раза...

Насколько известно, Лаврентий Павлович был не дурак, и Коротков, судя по всему, вызывал у него симпатию — иначе вполне мог бы разделить судьбу отозванных в то же самое время из-за кордона или работавших в Центре Моисея Марковича Аксельрода [94] Аксельрод М. М. (1898-1939). , Бориса Давыдовича Бермана [95] Берман Б. Д. (1901—1939). и ряда других товарищей, нами уже называвшихся. Насколько известно, Берия обсуждал судьбу Короткова с заместителем начальника разведки Фитиным, и Павел Михайлович, успевший не только изучить соответствующие документы, но и как следует пообщаться как с коллегами Александра Михайловича, так и с ним самим, дал сотруднику положительную характеристику. Напомним, что, когда в вопросе о судьбе Павла Судоплатова его мнение ничего не значило и результат был предрешён, он отговорился тем, что мало знаком с человеком. А здесь он буквально вступил в бой за сотрудника.

Что ж, и один случай, и другой требовали того, что называется гражданским мужеством.

Вряд ли Берия спрашивал о Короткове Судоплатова: Павел Анатольевич, оставаясь заместителем начальника отдела, сам тогда был ещё на положении штрафника. Вряд ли Берия интересовался мнением Деканозова, ибо мнение это было известно заранее — Владимир Георгиевич «врагов народа» на два аршина под землёй чуял.

Коротков был восстановлен в должности, а вскоре убыл в очередную заграничную командировку...

...Вообще, без «врагов народа» тогда, очевидно, было нельзя. Мнимые «враги народа» — к сожалению, имелись и реальные враги, но не о том сейчас речь, — позволяли списывать на их происки все ошибки, а то и откровенные глупости руководства. К тому же возможность вдруг оказаться в числе разоблачённых «врагов народа» дисциплинировала — так скажем — людей и позволяла управлять ими по своему разумению.

Генерал-лейтенант Павлов оставил в своих воспоминаниях описание совершенно удивительного совещания, проведённого в центральном аппарате, как он утверждает, в январе 1940 года. Однако по всем признакам дело происходило за год до указанного срока — в январе 1939-го, и Павел Фитин был ещё не начальником, но заместителем начальника внешней разведки. Именно он передал приказание руководителям отделений прибыть в кабинет наркома на совещание. Павлов пишет:

«Мой непосредственный шеф отсутствовал, и мне, как лицу его замещавшему, пришлось предстать перед очами грозного хозяина Лубянки. К назначенному сроку в приёмной собрались начальники отделений, почти все сплошь молодые люди. Естественно, они гадали, о чём будет говорить нарком.