Александр Бондаренко - Фитин

Все, наверное, знают, что замечательное открытие, сделанное лауреатом Нобелевской премии лордом Эрнестом Резерфордом в 1919 году, принесло ему неофициальный титул «отец ядерной физики» и вызвало огромнейший интерес в научном мире. Интерес к проблеме возрос ещё больше, когда стали ясны перспективы получения атомного взрывчатого вещества, которое могло стать основной небывалого по мощности оружия.

Вопросы по расщеплению атомного ядра с целью получения нового источника энергии изучались и в Советском Союзе: в январе 1922 года в Петрограде, по инициативе и под руководством академика Владимира Ивановича Вернадского, был создан Радиевый институт; в 1932 году учёным Харьковского физико-технического института удалось впервые расщепить атом; в начале 1930-х годов академик Николай Николаевич Семёнов теоретически обосновал разветвлённые химические реакции, и в 1956 году его труды были удостоены Нобелевской премии, но ещё в 1940 году идеи Семёнова относительно деления атомов урана-235 были применены на практике ленинградскими физиками — впоследствии академиками Академии наук СССР — Юлием Борисовичем Харитоном и Яковом Борисовичем Зельдовичем...

Всё это казалось интересно и перспективно, так что в 1940 году при Президиуме АН СССР был создан в качестве совещательного органа Комитет по урановый проблеме, который возглавил академик Виталий Георгиевич Хлопин, директор Радиевого института.

«Между тем развитие исследований на Западе в области атома шло быстрыми темпами. Внимание НТР привлекло открытие европейскими учёными в 1939 году деления атомов урана-235, сопровождаемое возникновением цепной реакции и выбросом колоссальной энергии. Заставило задуматься начавшееся исчезновение со страниц иностранных журналов имён и статей физиков-ядерщиков. И то и другое указывало на реальную перспективу создания атомного взрывчатого вещества. Угроза близкого нападения Германии на СССР, наличие у немцев сильной школы физики усиливали опасность появления нового оружия в руках возможного противника. Одновременно открытие советскими физиками Флёровым и Петржаком спонтанного деления атомов урана и определение Харитоном и Зельдовичем критической массы урана, необходимой для взрыва, и расчёт величины высвобождающейся при этом энергии утверждали разведку во мнении о необходимости добывать информацию по этим вопросам» [354] История Российской внешней разведки. Очерки. Т. 4. М., 2014. С. 426-427. .

Тем временем наша страна готовилась к войне — к сожалению, не столь быстро и хорошо, как бы хотелось и как было нужно. «Атомная», «урановая», «ядерная» бомба — у этого оружия были и другие названия — казалась далёкой и полусказочной перспективой, тогда как необходимо было разбираться с более простыми, но острейшими научными задачами, требовавшими неотложного решения. Да даже и среди научного сообщества не все, признаем откровенно, верили в возможность создания чудо-оружия, тем более в каком-то обозримом будущем. А потому замечательных наших физиков поспешили привлечь к решению насущных задач. В частности, Анатолий Петрович Александров и Игорь Васильевич Курчатов занялись защитой боевых кораблей и морских судов против магнитных мин — безусловно, это было важнейшее дело, — и с порученной задачей они успешно справились. А вот Георгия Николаевича Флёрова, будущего академика, который к своим 27 годам уже сделал себе имя в науке, в 1941 году произвели в авиационные техники-лейтенанты. И хорошо, что хоть в действующую армию не отправили — однако в институт вернули только в 1942-м...

Таким образом, когда началась Великая Отечественная война, наша работа по атомной проблематике почти полностью оказалась остановлена, тем более что занимавшиеся ею научные институты вскоре были эвакуированы в Казань... Не до атомов было, война!

...В Первую мировую войну известен был такой анекдот.

Германский офицер спрашивает начальника небольшой железнодорожной станции: «Когда пойдёт поезд на Нюрнберг?» — «В семнадцать часов тридцать три с половиной минуты!» — «Какая точность!» — «Война, герр гауптман!»

Русский офицер на станции: «Господин начальник, когда идёт поезд на Бологое?» — «А кто его знает? Может, сегодня вечером, а может — и завтра...» — «Что за бардак?!» — «Война, господин капитан...»

Вот так же примерно и в нашем случае: если в СССР начавшаяся война остановила работу над новейшим «чудо-оружием», то на Западе — как у наших противников, так и у наших союзников — она эту работу не то что ускорила, а просто резко интенсифицировала. Хотя тогда, в начале войны, это ещё вряд ли, ведь многим верилось в успех гитлеровского блицкрига. Но чем дальше, тем больше представлялось, что победа достанется именно тому, кто первым овладеет чудовищным оружием будущего. Вот и напрягали все научные силы — как в Европе, так и за океаном...

По счастью, советская разведка была об этом прекрасно осведомлена.

Ещё осенью 1940 года Леонид Романович Квасников, возглавлявший, как нам известно, отделение научно-технической разведки, направил в резидентуры на территории США и Великобритании директиву с указанием «выявлять центры поиска способов применения атомной энергии для военных целей и обеспечивать получение достоверных сведений о создании атомного оружия». Квасников был, пожалуй, единственным на всю разведку человеком, разбиравшимся в ядерной физике. Но ещё — не будем забывать — был Фитин, который доверял своим сотрудникам. Ведь директиву явно подписывал Павел Михайлович, который принял доводы Квасникова и согласился с ним, что вопрос требует серьёзнейшего внимания.