Владимир Арсентьев - Ковчег Беклемишева. Из личной судебной практики

Данное явление в историко-философском и правовом смыслах дискредитирует культуру правосудия как гуманистическую систему ценностей. Одновременно этот феномен сигнализирует участникам так называемой сделки с правосудием о неотвратимости последствий нарушения прав человека, как для самих «соучастников», так и для общества в целом, являясь опаснейшим элементом человеческого общежития.

Вероятно, скрытым началом упрощённой судебной процедуры является утилитарное мышление, реализация которого на практике не позволяет раскрыть неочевидное преступление без признания вины — «царицы доказательств».

Так, на предположении двух нетрезвых женщин арестовали невиновного человека, которого те никогда не видели и не знали. Около шестидесяти дней и шестидесяти ночей мужчину содержали в следственном изоляторе с целью получить от него признание в убийстве подружки этих двух женщин. При этом сотрудники оперативно-следственной группы убийцу и тело убитой не искали, полагая, что убийство раскрыто ими «по горячим следам». Правоохранители два месяца пытались получить сведения о трупе убитой и доказательствах убийства от обвиняемого ими в убийстве, которого тот не совершал. Тело потерпевшей с помощью такого тюремно-кабинетного метода сыска не нашли, а доказательства её убийства искал суд, только в отношении другого человека, совершившего убийство. По этой причине невиновного освободили из тюрьмы, но не в связи с отсутствием в материалах уголовного дела доказательств его вины. Никто не понёс никакой ответственности, кроме виновного в убийстве, приговорённого судом к длительному сроку лишения свободы. Причём, убийство раскрыла другая женщина, назовём её Клавдией, которая сначала интуитивно, а затем достоверно вычислила убийцу. Критическое мышление Клавдии протекало совершенно независимо от деятельности правоохранителей, направленной исключительно в отношении невиновного гражданина.

Следует заметить к вопросу о доверии граждан, что правоохранительные органы Клавдия информировала анонимным письмом, не желая раскрывать себя. А в судебном заседании по личной инициативе Клавдия открыто изобличила убийцу, сообщив суду, что это она написала письмо. При этом Клавдия озвучила содержание своего письма, которое не раскрывалось по причине неизвестности источника осведомлённости. Показания Клавдии в суде заложили основу обвинительного приговора. Такое неожиданное событие, произошедшее в ходе судебного разбирательства, побудило особо опасного рецидивиста признать свою вину в убийстве и дать показания по существу дела [120] Архив Свердловского районного суда Иркутской области, дело № 1–552–92. .

Краткое описание псевдо метода предварительного расследования убийства, при котором цель не оправдала средства в связи с ошибкой в субъекте преступления, позволяет допустить влияние утилитарного мышления в правоохранительной деятельности и объясняет вынужденные действия законодателя. Эти действия выразились в снятии запрета на постановление обвинительного приговора без исследования доказательств, без судебного доказывания и без проведения судебного разбирательства в общем порядке. Тем самым государство в своём отношении к человеку, согласившемуся с обвинением в преступлении или к сотрудничеству в целях содействия следствию в раскрытии и расследовании преступления, изобличении и уголовном преследовании других соучастников преступления, розыске имущества, добытого в результате преступления, — определило его средством в достижении целей уголовно-правовой политики в борьбе с преступностью.

Обращает на себя внимание противоречие, скорее парадокс, при котором утилитарное мышление игнорирует неотвратимость непредсказуемых последствий нарушения прав человека, поскольку не доверяет им при обязанности соблюдать их. Особый порядок предоставил суду как органу правосудия в системе государственно-судебной власти новую функцию непосредственного, деятельного и результативного участия в политической борьбе с преступностью наряду с правоохранительными органами государственно-исполнительной власти. Между тем, суды, осуществляющие уголовное правосудие по уголовному законодательству Российской Федерации, такой задачи не имеют и не должны иметь, исходя из основополагающих и общепризнанных принципов, при которых в идеале тюрьма должна быть вне политики.

Психологический аспект исследуемого автором социального конфликта заключается в том, что утилитарность является одной из связей между психопатическими и духовными качествами личности, становясь преобладающим типом мышления. По выражению Николая Александровича Бердяева (1874–1948), принцип утилитаризма в высшей степени неблагоприятен для принципа личности, он подчиняет личность пользе, которая тиранически господствует над личностью [121] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. — С. 47. и несёт несвободу. В результате особый порядок выглядит новым только по форме, оставаясь репрессивным по содержанию. Проявляя политическое насилие, особый порядок может порождать страх особого рода у тех правоприменителей, которым чужда природа приказа в правосудии, им навязанная. Другой части исполнителей исключение из уголовного процесса основной правовой деятельности — приносит удовольствие.

Таким образом, изменение системы мышления приводит к кризису личности правоохранителя, обесценивая её должные качества, и усиливает кризисное состояние культуры уголовного правосудия, что, благодаря особому порядку постановления обвинительного приговора без проведения судебного разбирательства, оказалось диалектически взаимосвязано.

С изгнания началась жизнь первого человека после его умышленного преступления и неминуемого наказания, о чём повествует третья глава книги Бытия. Психологическая достоверность библейского повествования о первом преступлении — грехопадении подтверждается его внутренней правдивостью.

Прежде всего, змей приступает не к мужу, а к жене, которая больше живет чувствами, чем умом, а поэтому легче прельщается. Подкравшись, он притворно интересуется, действительно ли сказал Бог «не ешьте ни от какого дерева в раю»? (Быт. 3, 1). Тем самым змей пытается передать ей чувство недоверия и неприязни к Богу. Своё недовольство строгостью заповеди жена выражает тем, что к запрету вкушать плоды древа познания она ещё добавляет то, чего Бог не запрещал: «и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть» (Быт. 3, 2). Так жена допускает ложь и вступает на путь падения.

Услышав сочувствие своей злобе, змей действует уже наглее и прямо клевещет на Бога, представляя Его лживым и завистливым. Он обещает: «нет, не умрёте, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3, 4–5). Змей подсказывает простой способ: он внушает, что плод обладает волшебной силой, делающей человека равным Богу. Приняв внушение искусителя, жена смотрит на древо как бы другими глазами: древо хорошо для пищи (похоть плоти), приятно для глаз (похоть очей) и вожделенно, потому что дает знание (равное всеведению Бога — гордость).