Юрий Рубцов - Сталинские маршалы в жерновах политики

В Советском Союзе маршалы были вовлечены в политику всегда. То напрямую, занимая места в высших органах государственной и партийной власти, то — получая от высших руководителей соответствующие поручения. К политике высшие военные были прикованы, как каторжник к ядру. В иных странах такое и представить трудно. Даже в гитлеровской Германии крупные военачальники могли, как правило, без негативных последствий для себя оставить по личному желанию занимаемый пост. В сталинском же государстве о добровольной отставке и помыслить было невозможно. Попытка такой отставки квалифицировалась бы в первую очередь как злонамеренный отказ от выполнения поручения партии, как пренебрежение ее доверием. А это ни при каких обстоятельствах не прощалось.

Политика — дело грязное, сталинская политика, как оказалось, — особенно. Многочисленны факты того, как советские маршалы вовлекались властью в дела, о которых в старой армии по соображениям офицерской чести и помыслить было невозможно.

Характерна реакция И.В. Сталина на действия начальника Генерального штаба Б.М. Шапошникова, выпускника еще Императорской Николаевской академии, когда он объявил двум начальникам штабов фронтов за предоставление недостоверной информации выговор. Узнавший об этом вождь возмутился: выговор? Да это как слону дробина, таких выговоров у провинившихся — наверняка воз и маленькая тележка. И был весьма удивлен (а это с диктатором случалось не часто) пояснением Шапошникова, что получивший от начальника Генштаба выговор должен сразу подать в отставку.

О таком понимании офицерской чести, о взыскательном, но, безусловно, уважительном отношении к человеку в погонах вспоминали, увы, изредка и разве что по прихоти вождя. Торжествовал иной принцип, сформулированный еще Лениным: «Морально все то, что служит делу пролетариата». А под него ленинские наследники подгоняли любые меры, позволявшие гарантированно удержать власть.

Сталин и его присные, сами придя к власти вооруженным путем, страшно боялись, что их оппоненты воспользуются этим опытом. Им постоянно мнились заговоры и перевороты, которые могли исходить из среды высших военных. Поэтому они целенаправленно раскалывали военную элиту, держали ее в страхе, культивировали аморализм, слепое преклонение перед лидером страны. Никакой самый высокий пост, никакое высшее воинское звание не гарантировали от политического шельмования, а нередко и бессудной расправы. Вспомним хотя бы, с каким презрением высказался вождь на упомянутом выше совещании высшего командного состава РККА в январе 1938 г. о Тухачевском, которого «мы расстреляли, несмотря на его маршальское звание». Сказал как о вещи обыденной, будто расстрелять маршала — не сложнее, чем стакан воды выпить.

Противопоставляя одних военачальников другим, партийная и государственная машина склоняла их (как, впрочем, и военнослужащих РККА всех других рангов) к доносам на сослуживцев, частенько привлекала к исполнению полицейских функций, что всегда считалось унизительным для человека военного, заставляла участвовать в инсценировках судилищ над их товарищами, а от затянутых в воронку репрессий требовала покаяния «перед партией», «перед народом». Читатель встретит подобные сюжеты в очерке о каждом из героев книги. И это — не прихоть автора, а жестокая реальность, в которой существовала армейская элита.

Разве, например, вождь не понимал, насколько болезненно будет воспринято полководцами только что завершившейся Великой Отечественной войны присвоение Л.П. Берии в июне 1945 г. звания Маршал Советского Союза? Известно, что никакого экспромта вождь в таких делах не допускал. Выходит, лишний раз давал высшим военным понять, что их заслуги и дарования — ничто или почти ничто по сравнению с заслугами главы Лубянки. Уравнивание последнего с полководцами делало их к тому же еще более зависимыми от Берии. А назначение Н.А. Булганина (не Г.К. Жукова, А.М. Василевского или К.К. Рокоссовского) своим первым заместителем по Наркомату обороны — действие Сталина не того же порядка?

Даже факты лишения высшего воинского звания, полученного явно незаслуженно, были не попыткой восстановить строгий порядок, а местью за верность прежнему хозяину или за измену хозяину новому. В полной мере это относится и к Г.И. Кулику, которому режим прощал крупнейшие провалы в профессиональной деятельности, но не простил нелояльности к вождю; и к Берии, низвергнутому с политического Олимпа спустя несколько месяцев после смерти Сталина; и к Булганину, активному члену антихрущевской группировки, разгромленной на июньском 1957 г. пленуме ЦК КПСС.

Говоря о сталинской политической системе, мы имеем в виду не только время физической жизни вождя. Последующие поколения политических руководителей вольно и невольно наследовали многое из арсенала политики 1930-х — первой половины 1950-х гг. И при Н.С. Хрущеве, и при Л.И. Брежневе маршалов держали за важные, но все же подчиненные элементы механизма власти. Достаточно напомнить о судьбе Жукова, чья самостоятельность в политике настолько испугала «дорогого Никиту Сергеевича» и партаппарат, что они не остановились перед политическим расстрелом маршала Победы.

Не хотелось бы, чтобы у читателя создавалось впечатление о первой двадцатке советских маршалов лишь как о жертвах партийного всевластия. В конце концов, в коридорах власти каждый выбирал свою линию поведения. И для части высших военачальников правила игры, установленные вождем, пришлись более чем кстати при реализации их собственных амбиций.

В соответствии с политической установкой сталинские маршалы в абсолютном большинстве были выходцами из низов. О понятиях офицерской чести они знали понаслышке и чаще всего воспринимали их враждебно. Автор — против абсолютизации дворянской чести, нет смысла отрицать, что и среди офицеров и генералов императорской армии доставало и интриганов, и карьеристов. Но никакому офицерскому коллективу тогда не пришло бы даже в голову склонять человека в погонах к лжесвидетельствованию, к оговору, к клевете во имя неких «высших интересов партии». Публичное, бездоказательное шельмование боевых товарищей, ставшее не просто обычным, но обязательным делом в годы репрессий, было просто немыслимо при «старом режиме».

Иные фигуры, оказавшиеся на вершине советского военного Олимпа, даже бравировали своими невежеством, аморальностью, пресмыкательством перед тираном. Очень недостойно вел себя К.Е. Ворошилов. Презрев долг службы, он в страхе перед Сталиным без всякой проверки просто подмахивал бумаги на арест подчиненных, присылаемые из ведомства Ежова и Берии. Нарком обороны находил даже извинительные, с его точки зрения, мотивы: «Сейчас можно попасть в очень неприятную историю, — проговорился он в 1937 г., — отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист». Не без злорадства кое-кто из маршалов наблюдал, как исчезают в костре репрессий самостоятельно мыслящие коллеги, а при случае и хворост в такой костер подбрасывал.