Александр Панцов - Чан Кайши

Несмотря на войну и переезды, Чан, как всегда, придерживался строгого распорядка дня. Вставал по-прежнему в начале шестого утра, сначала молился Богу, читал Библию (подаренную ему когда-то тещей), затем полчаса медитировал перед открытым окном, делал зарядку и обливался ледяной водой, никому не позволяя к себе входить. Потом кричал «вэй!», и в дверях появлялся денщик, подававший горячее полотенце. Чан насухо обтирался, после чего обязательно выпивал стакан теплой кипяченой воды. (Как мы помним, он не пил ни чая, ни кофе.) Затем выходил подышать свежим воздухом, что-то напевая или бормоча себе под нос: он всегда так делал во время прогулок. Часа через полтора подавали легкий завтрак (овощи, лапшу или рисовую кашу), Чан ел и уходил в кабинет работать. В час дня вместе с женой обедал (рис, немного мяса, соленые овощи), затем до трех спал, опять недолго гулял, а потом вновь шел в кабинет. В шесть вечера в третий раз шел на прогулку, теперь уже с Мэйлин. В 7.30 подавали ужин, как и завтрак, и обед, всегда «по-спартански простой». К ужину Чан обычно приглашал нескольких гостей. «Он любил смотреть, как люди едят, считая, что они раскрывают себя в манере поглощать пишу, — писал один из его биографов. — Любил, когда люди ели быстро… не проявляя интереса к еде». После ужина он либо опять работал — до позднего вечера, либо, что чаще случалось в Чунцине, — вместе с Мэйлин и гостями смотрел какой-нибудь фильм. Перед сном кратко записывал в дневнике события дня, а если не успевал, делал это на следующее утро. В начале 11-го, помолившись, ложился спать.

От обслуживающего персонала он требовал строжайше следовать раз и навсегда заведенному порядку и часто гневался на нерадивых слуг. Он был очень строг, редко улыбался и никогда не шутил с обслугой. Зная крутой и вспыльчивый нрав хозяина, в доме все его боялись. Только Мэйлин пользовалась свободой: ложилась спать в час или два ночи, вставала в 11 утра. Правда, заставляла себя минут на пятнадцать просыпаться, когда Чан поднимался ни свет ни заря, и вместе с ним молилась Богу. Но потом ложилась досыпать. Она любила красиво одеться, хорошо поесть, умела танцевать и шутить, курила длинные русские папиросы, которыми ее снабжал корреспондент ТАСС Владимир Николаевич Рогов, и пила дорогое вино. Все окружающие были от нее в восторге. В общем, она совсем не походила на своего довольно скучного супруга.

Не успев обжиться в новом доме, Чан на следующий же день после прилета, 9 декабря 1938 года, провел в нем заседание Высшего совета обороны, на котором повторил то, что сказал в Наньюэ: война затяжная, мы не сдадимся. «Его решимость продолжать войну была твердой», — вспоминает очевидец.

Среди тех, кто присутствовал на заседании, был и второй человек в партии и государстве Ван Цзинвэй, заместитель цзунцая . После сдачи Нанкина он все время находился в подавленном состоянии. Потеря же Ухани и особенно Кантона, в окрестностях которого он родился, совсем выбила его из колеи. В частной беседе с Чаном он поделился мыслями о том, что теперь настало время сесть с японцами за стол переговоров, поскольку Китай не знает, «как вести войну», а Япония — «как ее закончить», а Коноэ заметно смягчил требования к Китаю. Ван по-прежнему исходил из формулы: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры». Но Чан не согласился, несмотря на то что знал: это позиция не одного Вана, но и многих других деятелей партии, в том числе Кун Сянси и Чэнь Лифу, его близких соратников. Существовала даже группа, именовавшаяся «Клуб пониженных тонов», все время агитировавшая против «военной истерии». С членами клуба Ван Цзинвэй поддерживал тесные связи.

Тем не менее Ван продолжал настаивать на переговорах с японцами. У него было много аргументов, но главных — два. Первый — продолжение сопротивления приведет к гибели китайской нации, а второй — из-за индифферентности западных держав Китай оказался под контролем СССР, использующего военную помощь, чтобы диктовать Чану свою волю и расчищать путь для прихода к власти китайской компартии.

Но Чан, казалось, «совершенно не понимал той трудной ситуации, в которой оказалась страна… бездумно отвергая предложения о мире». Во время беседы он даже не выдержал, вспылил, разговор получился бурный.

Ван был подавлен, но через неделю опять навестил «слепого оптимиста» (так он и его единомышленники называли между собой Чан Кайши). Увы! Они так ни к чему и не пришли. Вот что об этом вспоминает Цзян Тинфу, бывший посол Китая в СССР: «Он <���Ван Цзинвэй> был совершенно опустошен. Он сказал мне, что генералиссимус абсолютно не разделяет его взгляды». К тому времени позиции Чана значительно упрочились: 15 декабря 1938 года Рузвельт принял решение предоставить Китаю первый заём — на 25 миллионов американских долларов. Правда, эти деньги нельзя было использовать на покупку американского вооружения, так как США по-прежнему придерживались изоляционистской политики, но уже сам факт предоставления займа свидетельствовал об изменении отношения американцев к японо-китайскому конфликту. «Американский заём — сильнейший удар по врагу», — написал Чан в дневнике.

В итоге Ван Цзинвэй решил действовать на свой страх и риск и вступить в открытые переговоры с японцами без одобрения Чана [86] Секретные переговоры с японцами с одобрения Ван Цзинвэя уже вели его сторонники. Посреднические услуги Вану оказывала Италия. . Он полностью отдавал себе отчет в том, что его за это могут подвергнуть всеобщему осуждению, но был готов, по его собственным словам, «принести себя в жертву» во имя спасения Китая.

18 декабря, через два дня после последней встречи с Чаном, он, заранее отправив своих детей за границу, вместе с женой и близкими соратниками улетел из Чунцина. Сначала — в Куньмин, столицу Юньнани, где обратился за поддержкой к местному губернатору Лун Юню. Но тот не сказал ни твердого да, ни твердого нет, и Ван со своими единомышленниками на следующий день улетел в город Ханой (Северный Вьетнам), откуда затем перебрался в один из окрестных горных курортов.

Узнав о побеге Вана, премьер Японии Коноэ вечером 22 декабря выступил с новым заявлением, предложив «тем дальновидным китайцам, которые разделяют наши идеалы и устремления», мир на основе всего трех принципов: «добрососедские отношения, совместная оборона против коммунизма и экономическое сотрудничество».

Между тем Чан, получив 21 декабря донесение о побеге Ван Цзинвэя, потерял сон. Он ведь не знал, насколько серьезной поддержкой Ван пользовался в партии и армии.

Больше всего его волновал вопрос, не взбунтуются ли Юньнань и Гуандун. Через день он провел встречи с высшими чинами армии (он успел побеседовать с более чем восьмьюдесятью генералами!). Но он зря волновался. Несмотря на довольно формальное подчинение генералиссимусу, губернаторы Юньнани и Гуандуна не поддержали Вана. 26 декабря Чан официально отверг три принципа Коноэ, ознакомив со своим заявлением все западные державы.