Александр Панцов - Чан Кайши

Через три дня, однако, Ван Цзинвэй послал «мирную телеграмму» бывшим товарищам в Чунцине, открыто заявив, что принципы Коноэ — разумная основа для переговоров.

В ответ Чан, совершив ранним утром 1 января 1939 года обряд поклонения духу умершего Сунь Ятсена (для того, очевидно, чтобы заручиться его поддержкой), созвал заседание Постоянного комитета Центрального исполкома Гоминьдана для обсуждения поступка Вана. Со своей стороны, Чан скромно предложил собравшимся послать изменнику «предупреждение», объяснив ему, что не надо попадаться «на японскую удочку», но большинство присутствовавших, понимая, чего на самом деле хочет цзунцай , потребовали исключения ближайшего ученика Сунь Ятсена из партии «на вечные времена» и лишения его «всех должностей как по партийной, так и другим линиям». Чан тут же объявил перерыв на обед, после чего, возобновив обсуждение, сделал вид, что подчиняется мнению большинства. «Ван Цзинвэя надо исключить из рядов ГМД и лишить всех должностей, — заявил он, — так как он на 90 процентов является предателем». Разыграв, таким образом, спектакль, он предложил проголосовать: «Кто за исключение?» Из шестидесяти восьми членов Постоянного комитета руки подняли шестьдесят четыре (по другим данным — из шестидесяти присутствовавших руки подняли пятьдесят восемь). Среди тех, кто не согласился с решением, был, кстати, Кун Сянси, заявивший, что сначала было бы хорошо объявить Вану выговор, а уж потом, если не одумается, — исключить.

Рассказывая об этом советскому послу 2 января, сын Сунь Ятсена — Сунь Фо заметил, что Ван Цзинвэй — китайский Троцкий: «Вы изгнали своего Троцкого, и мы изгнали своего Троцкого — Ван Цзинвэя». Луганец-Орельский, до того всё время пытавшийся по поручению Сталина склонить китайцев к борьбе с троцкизмом, был, понятно, доволен таким сравнением. Чан же через несколько дней написал в дневнике: «То, что Ван сбежал, благо для партии и страны».

Действительно, с бегством Вана позиции Чана в партии, армии и стране упрочились. На 5-м пленуме Центрального исполкома Гоминьдана пятого созыва, проходившем в Чунцине с 21 по 30 января 1939 года, Чан получил новый пост: стал уже не только цзунцаем , но и председателем Высшего совета национальной обороны, объединившим руководство партии и армии. 10 февраля он послал человека в Ханой, чтобы уговорить Ван Цзинвэя уехать куда-нибудь подальше — например, во Францию, и даже передал ему загранпаспорт и 500 тысяч юаней на дорогу. Но тот решительно отказался.

Тогда Чан отдал тайный приказ главе спецслужб ликвидировать предателя — точно так же, как сделал Сталин за полгода до того в отношении Троцкого [87] Сталин поручил Лаврентию Павловичу Берии ликвидировать Троцкого в сентябре 1938 года. . 21 марта 1939 года убийцы проникли в спальню Вана, дали автоматную очередь по спящему на кровати человеку и быстро скрылись. К страшному разочарованию Чана, Ван Цзинвэй избежал смерти: по каким-то причинам он накануне поменялся спальнями со своим секретарем. В результате бедный молодой человек поплатился за преданность шефу, а Ван, испугавшись, что Чан на этом не остановится, в конце апреля уплыл из Вьетнама в более безопасное место — в оккупированный японцами Шанхай.

Да, ему повезло больше, чем Льву Давидовичу Троцкому, которого агент НКВД смертельно ранит через полтора года в Мексике, но и у Ван Цзинвэя судьба оказалась незавидной. Прибыв в Шанхай 5 мая 1939 года, он отдал себя во власть японцев. И в итоге его романтические мечты о «добрососедском мире» с агрессором разбились о грубую реальность — отныне у него был один путь: стать японской марионеткой. И он ею стал, начав создавать прояпонское правительство.

А в Чунцине тем временем нарастал патриотический подъем. Каждое утро по радио гремел национальный гимн, а вечерами отовсюду слышались звуки горна, сопровождавшие спуск государственного флага. В кинотеатрах же «перед просмотром фильмов на экране демонстрировались изображение развевающегося государственного флага и фотографии вождей партии и государства. Все обязаны были вставать и молча слушать национальный гимн». В городе разворачивалось движение «За новую жизнь!», прилагались усилия для решения городских проблем. «Тысячи рабочих трудились день и ночь, прорубая бомбоубежища в чунцинских скалах, — вспоминает очевидец. — Добытый же таким образом камень шел на строительство заводов, магазинов, офисов и жилых домов». Торговля опиумом, процветавшая до того, была решительно пресечена. Всем жителям приказано было одеваться просто, соблюдать гигиену, нормы морали и нравственности. Общие бани, издавна процветавшие в Чунцине, закрыли, продажу алкоголя прекратили, запрещено было плевать на улицах, проводить пышные банкеты, даже в дни свадеб и похорон, а женщинам, кроме проституток, — ходить на каблуках. По-революционному переименовывали улицы: улица Сунь Ятсена, улица Чжун-чжэна (то есть Чан Кайши), улица Национализма, улица Народовластия, улица Народного благосостояния (три «народных принципа» Сунь Ятсена). Были проложены новые дороги и тротуары, и начали даже строить водопровод, чтобы доставлять в город воду из Янцзы и Цзялинцзяна. Это было настоящей революцией, потому что такого чуда техники, как водопровод, горожане никогда не видели: водоснабжение города всегда обеспечивали кули, перетаскивавшие воду в бадьях на коромыслах, длинными вереницами поднимаясь наверх, в город, по каменным ступеням.

Иными словами, жизнь в Чунцине да и во всей Сычуани и других свободных районах Китая постепенно налаживалась. Богатая провинция Сычуань, самая большая в стране, насчитывала тогда около пятидесяти миллионов жителей и была, по сути, самодостаточной, то есть могла прокормить себя. Правда, в ней не было хлопка-сырца, да и современная промышленность полностью отсутствовала, но все проблемы можно было решить. Хлопок стали завозить из других мест, эвакуированные заводы заработали. И даже с местными властями, до того полностью контролировавшими Сычуань, у Чана не возникло осложнений. Генералиссимусу повезло: сычуаньский милитарист Лю Сян, плохо подчинявшийся ему, скончался задолго до переезда Чана в Чунцин, 20 января 1938 года. «Это счастье для страны», — записал Чан в дневнике в тот день, отметив, что хотя он и «глубоко опечален» кончиной Лю Сяна, «но теперь Сычуань можно будет объединить, заложив фундамент войны сопротивления». Вот этот фундамент он теперь и закладывал.

КИТАЙСКО-ЯПОНСКАЯ ВОИНА (1937–1945 гг.) Карта:

Время от времени, правда, Чунцин подвергался японским бомбардировкам. Первая, самая страшная, произошла в начале мая 1939 года. «Армада, наибольшая из всех, которые я когда-либо видел в Китае, пронеслась над моей головой, — вспоминает австралийский корреспондент. — …Я вскарабкался на скалу, осторожно пробрался сквозь район горящих лачуг и вышел к стене старого города. Тяжелораненые брели к воротам. Человек с распухшим лицом, ничего не видя, тыкался в стены и телефонные будки… Везде лежали убитые и умирающие, а из разрушенных горящих зданий… неслись стоны». В результате этой жуткой бомбардировки, продолжавшейся два дня, число жителей центральной части города сократилось почти вдвое. «Чунцин стал одним огромным кладбищем», — ужасался французский миссионер.