Павел Басинский - Лев Толстой. Свободный Человек

Вспомним, что испытал он, увидев в марте 1857 года смертную казнь в Париже. Ужас и отвращение! И даже не столько от самой экзекуции, сколько от атмосферы, в которой она происходила. Толстой ненавидел насилие любого рода. Но насилие, совершаемое «по закону», то есть заведомо оправданное и даже освященное (ведь на казни обязательно присутствовал священник), было ему особенно отвратительно!

Толстой гордился тем, что по указу императрицы Елизаветы Петровны от 25 мая 1753 года перестала применяться смертная казнь по отношению ко всем уголовным преступникам, включая убийц. В этом плане Россия оказалась прогрессивнее Западной Европы, отменившей смертную казнь во второй половине XX века.

Но указ Елизаветы не означал, что от смертной казни освобождаются политические преступники, посягнувшие на «спокойствие государственное, безопасность Престола и Святость Величества». Казнили и Пугачева, и декабристов. И петрашевцев, в том числе Ф. М. Достоевского, могли бы казнить, если бы не помилование.

Всё это Толстой прекрасно понимал. Тем не менее в марте 1881 года он пишет новому императору письмо с просьбой не казнить убийц его отца. Это было неслыханным вызовом!

Непосредственный убийца царя Гриневицкий скончался от ранений, полученных от брошенной им бомбы, в тот же день, что и его жертва. Но пятеро арестованных по этому делу народовольцев — Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Тимофей Михайлов и Николай Рысаков — были, разумеется, обречены на виселицу. Надо было быть очень наивным человеком, чтобы думать по-другому.

Убийством царя-реформатора были возмущены в обществе. Возмущен был и Толстой. Иначе Страхов, хорошо знавший настроения Толстого, не написал бы ему: «Какой удар, бесценный Лев Николаевич! Я до сих пор не нахожу себе места и не знаю, что с собой делать. Бесчеловечно убили старика, который мечтал быть либеральнейшим и благороднейшим царем в мире. Теоретическое убийство, не по злобе, не по реальной надобности, а потому что в идее это очень хорошо…»

Именно убийство царя, освободившего крестьян от крепостного рабства и желавшего развития России по европейскому пути, заморозило многие либеральные реформы и стало одной из причин революционных потрясений 1905–1907 и 1917 годов.

Наверное, и это Толстой понимал и предвидел. Что же заставило его написать царю письмо, оригинал которого не сохранился, но о содержании которого мы знаем из черновика?

Самое начало письма было дерзким: «Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишутся письма государям… Я буду писать просто, как человек к человеку…» Но царь в России был не просто «человеком», а «помазанником Божьим». Духовная власть царя была не менее важна, нежели ее политическая составляющая. Это был прямой вызов царской власти и монархии в целом. Недаром Софья Андреевна была страшно напугана этим письмом и грозила «выгнать вон» домашнего учителя Василия Ивановича Алексеева, который поддержал идею Толстого. Из религиозного диссидента — вполне логично — ее муж превращался в диссидента политического.

Но на чем была основана эта логика? Толстой «всего лишь» предлагал Александру III поступить не по-царски, а по-человечески, под человеческими законами имея в виду высшие христианские истины. «Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, — писал он, — и они должны быть основой обязанности царя и должны сойтись с ними. Бог не спросит Вас об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей».

В письме Толстой не жалеет слов в осуждение террористов: «враги отечества, народа», «презренные мальчишки», «безбожные твари». Но именно в этом осуждении он видит главное искушение для царя. «В этом-то искушении и состоит весь ужас Вашего положения. Кто бы мы ни были, цари или пастухи, мы люди, просвещенные учением Христа». «Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите», — призывал Толстой.

Толстой предлагал не просто помиловать цареубийц, не просто смягчить им наказание, но «позвать» этих людей, дать денег и услать «куда-нибудь в Америку». В этом случае он сам готов был стать верным монархистом: «…не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом Вашим. Я плакал бы от умиления, как я теперь плачу всякий раз, когда бы я слышал Ваше имя».

Не один Толстой был против повешения народовольцев. 28 марта, за шесть дней до казни, в зале Кредитного общества читал публичную лекцию Владимир Соловьев. «Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены на смерть убийцы царя. Но царь может и, если действительно чувствует свою связь с народом, должен простить цареубийц. Народ русский не признаёт двух правд. Если он признаёт правду Божию за правду, то другой у него нет, а правда Божия говорит: “Не убий”…»

О возможности смягчения приговора говорили и в либеральных кругах при дворе. И сегодня трудно судить, что было бы, если бы… Если бы царь помиловал убийц отца. Предположить можно только одно: волна революционного террора захлебнулась бы в нравственном противоречии. Всякое новое политическое убийство уже не имело бы под собой никаких моральных оснований и было бы осуждено всем российским обществом. Казнь народовольцев, причем даже тех, кто непосредственно не убивал царя, делала их жертвами власти и морально развязывала руки для новых терактов. Между тем для революционеров XIX века представления о морали, пусть и извращенные, были важны. Они жертвовали жизнями ради России, прогресса, справедливости, чего угодно. Так они понимали свою «миссию». Например, в кодексе чести Боевой организации партии социалистов-революционеров, в разное время возглавляемой Азефом, Гершуни и Савинковым, было заложено положение, что террорист и сам обязан погибнуть — во время теракта или после него. По сути, это было извращение христианского учения о принесении себя в жертву ради других.

Письмо Толстого царю на первый взгляд может показаться наивным. Но сам молодой государь, оглушенный убийством отца, пребывал в растерянности. Ситуация была принципиально новой, и правильного выхода из нее не знал никто. Отказ от помилования пятерых народовольцев стал первым политическим решением нового императора. Дальше в России лишь поднималась волна террора и раскручивался маховик репрессий. В 1887 году за подготовку покушения на Александра III были казнены в Шлиссельбургской крепости член Террористической фракции партии «Народная воля» Александр Ульянов и четверо его товарищей. Теракт планировался на 1 марта 1886 года; разумеется, день был выбран не случайно. В 1917 году русская монархия погибла. В 1918-м в Екатеринбурге был казнен вместе со всей семьей сын Александра III. Так или иначе, но Толстой был прав, когда писал государю: «Не простите, казните преступников, Вы сделаете то, что из числа сотен Вы вырвете 3-х, 4-х, и зло родит зло, и на место 3-х, 4-х вырастут 30, 40…» Насилие рождает насилие.